Теперь на нее смотрели все.
– Мисс Милн, можете ли вы объяснить, как очутилось в вашем комоде ожерелье? – спросил отец.
– В моем… комоде. Этого не может быть.
– Но Элен только что сказала нам, что так было. И вы сами видите ожерелье. Итак, мисс Милн, я жду объяснений.
– Я… я не клала его туда. Я… ничего не понимаю.
Я услышала, словно чужой, свой собственный пронзительный, с истеричными нотками голос:
– Должна же быть какая-то причина…
– Разумеется, – нетерпеливо прервал меня отец, – и мисс Милн откроет ее нам. Вы взяли ожерелье, не так ли, мисс Милн? На свою беду, вы плохо закрыли ящик, поэтому Элен увидела непорядок. К счастью для нас… но не для вас.
Я никогда не видела такого ужаса на лице человека, какой отразился на лице Лилиас.
Как ты могла, думала я. Я всегда пришла бы тебе на помощь. Зачем было брать ожерелье? Теперь все знает отец!
А он из тех, кто нетерпим к любому греху – а воровство грех страшный. Не укради – одна из десяти заповедей. Почему не вспомнила о Китти? Хэмишу все сошло с рук, но ведь он хороший кучер.
Я хотела, чтобы этот кошмар скорее кончился. Тишина стала нестерпимой. Нарушил ее отец:
– Я жду объяснений, мисс Милн.
– Я… я не знаю, как оно туда попало. Я не знала, что оно было там…
Отец засмеялся негромко, но язвительно.
– Это не объяснение, мисс Милн. Вы разоблачены. Я мог бы, конечно, передать вас полиции.
У нее перехватило дыхание. Я подумала, что она сейчас упадет в обморок. С трудом удержалась, чтобы не броситься к ней, обнять и сказать ей – что бы она ни совершила, она все равно остается моей подругой.
Лилиас подняла глаза и посмотрела на меня… умоляюще… прося поверить ей. И тут меня озарило. Я знала теперь, что Лилиас не брала ожерелья, хотя мечтала обрести какую-нибудь защиту от нужды на будущее… сбережения на черный день. Я поразилась тому, что могла усомниться в ее невиновности и прокляла себя за эти сомнения.
– Это преступление, – продолжал отец. – Все эти годы вы жили в моем доме, и я, выходит, пригрел воровку. Мучительно сознавать свою ошибку.
– Я не делала этого! – крикнула Лилиас. – Не делала этого! Кто-то подложил мне ожерелье.
– Естественно, кто-то положил его к вам, – саркастически заметил отец. – И сделали это вы, мисс Милн. Дочь викария. А ведь вы получили религиозное воспитание. Что делает ваш поступок еще безобразнее.
– Вы обвиняете меня, ни в чем не усомнившись. – Глаза Лилиас пылали. В ней криком кричало отчаяние. Кто мог подложить ожерелье к ней в комнату? С какой целью? Если кто-либо взял его, зачем было совершать воровство и потом отказываться от содеянного… неужели только с целью обвинить Лилиас?
– Я просил у вас объяснений, – говорил отец, – но так и не получил их.
– Я могу сказать только, что не брала ожерелья.
– Тогда объясните, как оно попало к вам в комнату.
– Я могу сказать только, что не клала его туда.
– Я уже говорил, мисс Милн, что могу наказать вас. И вам придется давать объяснения в суде. Но, памятуя о вашей семье и учитывая, что вы прожили здесь много лет и за вами не замечалось случаев воровства, я склоняюсь к более умеренной точке зрения. Допускаю, что вами овладело внезапное искушение… и вы поддались ему. Поэтому… хочу попросить вас собраться и немедленно покинуть мой дом. Миссис Керквелл сопроводит вас и удостоверится в том, что вы не прихватили ничего из вещей, которые вам не принадлежат.
Лилиас с ненавистью посмотрела на отца.
– Как вы можете? Как вы можете судить меня так несправедливо? Я не заслужила, чтобы со мной обращались, как с преступницей.
– Вы предпочитаете, чтобы я передал дело в суд?
Она закрыла лицо руками, а затем молча повернулась и вышла из библиотеки.
– Все это достойно сожаления, – сказал отец, – но вопрос исчерпан.
Исчерпан? И Лилиас выгонят за воровство! С испорченной навсегда репутацией. И ей придется жить в вечном страхе – а вдруг факт обвинения в воровстве всплывет на поверхность.
Я пришла к ней. Она сидела на кровати и смотрела перед собой остановившимся взглядом. Я бросилась к ней и обвила ее шею руками.
– О, Лилиас… Лилиас, – кричала я. – Это ужасно. Я верю тебе.
– Спасибо, Девина, – отозвалась она. – Кто мог сделать такую подлость? И зачем?
– Не знаю. Сначала бедняжка Китти, а теперь ты. Словно какое-то проклятье поразило наш дом после смерти мамы.
– Я должна вернуться домой и все рассказать близким. Но хватит ли у меня мужества?
– Твой отец поймет. Он поверит тебе, ведь он же христианин.
– Я стану для него обузой. И не смогу получить новое место.
– Но почему?
– Потому что обычно спрашивают, где человек служил… и почему ушел оттуда.
– А разве ты не можешь сказать, что я выросла? Ведь это в самом деле так.
– Тогда свяжутся с твоим отцом, Девина.
– Может быть, он ничего не скажет.
Она горько рассмеялась.
– Ну уж нет, он обязательно кое-что скажет. Он посчитает невозможным для себя промолчать. Он ведь такой праведник, что даже не в состоянии предоставить женщине возможность защитить себя. Подобные ему люди любят искать грехи у других. Они делают это с таким рвением, что готовы видеть их даже там, где их нет. Тогда они ощущают себя еще более добродетельными… и благодарят Бога за то, что не похожи на грешников.
– О, Лилиас, как плохо мне будет без тебя. Лучше бы я никогда не видела это ожерелье.
– Мне нужно научиться стоять за себя. Я не должна позволять людям обвинять меня в том, чего не совершала. Нужно научиться требовать от них доказательств.
– Почему же ты не сделала этого, Лилиас?
– Могло быть еще хуже. Твой отец мне не верит. Остальные, возможно, тоже. Если бы он обратился в полицию… это стало бы известно многим. Ужасный позор… для моего батюшки. Лучше уйти молча…
– Ты должна мне писать, Лилиас. Дай свой адрес. Ты мне его говорила, но вернее будет записать. Я намерена выяснить, кто взял ожерелье из моей комнаты и подбросил в твою. Думаю, что скорее всего Хэмиш.
– Почему? Только потому, что его застали с Китти? Это разные вещи. Я соглашусь с тем, что он мог украсть драгоценность, но если так – то лишь затем, чтобы ее тут же продать. Не вижу причины, по которой он желал бы сделать виновной меня.
– Возможно, хотел отомстить. Ты ничего не допускала такого, что могло ему не понравиться?
– Я его едва знаю. Он никогда не глядел на меня.
– Но кто-то же это сделал. Не Элен?