Обряд завершился. Король Наваррский взял ее в жены.
Марго подняла взгляд и увидела на лице Генриха улыбку. Генрих знал о ее нежелании; оно забавляло его, и он насмешливо улыбался.
Невеста слушала мессу, жених и его свита ждали окончания службы.
Люди в толпе негромко переговаривались. «Странный брак. Что из него выйдет? Надо было выдать нашу принцессу за доброго католика, говорят, она увлечена Генрихом де Гизом, а он ею. Вот это муж для нее. Будь женихом Гиз, все б до хрипоты приветствовали эту свадьбу».
Участникам свадьбы настала пора возвращаться в Лувр, и сквозь молчаливую толпу потянулась блестящая кавалькада. Люди пялились на прекрасную принцессу и ее мужа-гугенота. На королеву-мать глядели угрюмо, как всегда. И вдруг раздался приветственный клич, они увидели его, царственно восседающего на коне, самого высокого среди гостей, с густыми светлыми волосами на красивой голове; идеального героя каждой женщины — и каждого мужчины.
Воздух сотрясали крики: «Vive Guise et Lorraine!»
В первые секунды герцог притворился смущенным тем, что едет в королевской процессии и люди приветствуют его, не обращая внимания на остальных. Но на эти возгласы надо было ответить благодарностью, и, когда он снял шляпу, волосы его засверкали золотом.
Марго слушала эти крики и тайком улыбалась. Приветствия ему уместны в день ее свадьбы.
«Неужели они полагают, что мы позволим такому браку, как этот, встать между нами?» — презрительно подумала она, входя в Лувр со своим женихом.
Генрих обнаружил, что ему все больше и больше нравится окружающая атмосфера: хорошая еда и вино, блестящие остроумием разговоры, почти сказочная красота женщин (он стал привыкать к легкому подкрашиванию, которое ему поначалу не нравилось), учтивость (хоть он и презирал их, но видел, что они достигают цели) мужчин; и его жена, выступающая среди гостей с таким видом, словно она королева Франции, а не крохотной Наварры. Он невольно гордился Марго, к которой явно вожделели очень многие, и забавлялся тем, что она и Гиз не сводят друг с друга взоров.
Его слегка пьянило и возбуждало происходящее — за всей этой пышностью и блеском, нежными взглядами и льстивыми словами едва заметно ощущалась надвигающаяся опасность.
Когда наконец они с Марго остались вдвоем, то поглядели друг на друга с язвительной насмешкой. Марго не выказывала озабоченности, и Генриха это радовало. Он решил сказать — пусть не пугается, у него и в мыслях нет навязываться ей, но, поскольку она держалась совершенно беззаботно, в этом не было нужды.
— Брачная постель! — сказала Марго, презрительно ткнув ее. — Ну вот, мой друг, она ждет нас.
— Я бы извинился за то, что вторгаюсь в нее, если б ты не знала, что я здесь не по своей вине.
Марго кивнула.
— Рада, что ты говоришь откровенно. Это избавит нас от многих недоразумений.
— Хоть какое-то мое качество нравится тебе. Ура!
— Теперь ты уже менее честен. Тебе все равно, нравятся мне какие-то твои качества или нет.
Генрих встал коленями на кровать и поглядел на лежащую Марго, волосы ее разметались по подушке, на женщину, которую многие — в том числе и Генрих де Гиз — считали самой привлекательной при дворе.
— Кажется, я изменился, — сказал он.
— Надеюсь, не к худшему. Это…
— Невозможно?
Генрих легонько коснулся ее груди.
Марго, сощурясь, поглядела на него.
— Я так не сказала.
— А может, я читаю твои мысли.
— Ты пугаешь меня.
— Они такие тайные?
Генрих нагнулся к Марго и поглядел ей в лицо; она ощутила нарастающее волнение.
— У тебя было много женщин.
— А у тебя любовников.
— Я всегда считала, что опыт полезен.
— Я тоже. Он учит тому, чего ждут от тебя.
Марго притворно вздохнула, но глаза ее заискрились.
— Короли… королевы… им надо исполнять свои обязанности.
И опустила веки.
Страстные натуры, они не могли, лежа вместе в постели, не исполнить того, что в данном случае являлось обязанностью.
Становиться преданными любовниками они не собирались, но, когда наступило утро, между ними существовали дружеские узы.
Они оба отличались пылкой чувственностью. И понимали друг друга. Король с королевой должны время от времени исполнять супружеские обязанности; этим они тяготиться не будут, и каждый с пониманием отнесется к любовным похождениям другого на стороне.
Упрекать друг друга они не станут.
Глядя на свой союз под таким углом зрения, оба не могли быть им совсем уж недовольны.
Отпраздновать такой брак за день или два было невозможно; балы и пиршества продолжались. Однако подобной атмосферы на празднествах в Париже еще не бывало. Даже самые невосприимчивые люди ощущали напряженность, которая со дня на день усиливалась. Гугеноты ходили по улицам группами — их настораживала враждебность католиков. Перекресток улиц Арбрсек и Бетизи, где жил Колиньи, был очень оживленным. Многие друзья советовали адмиралу уехать из Парижа, но он считал, что дружба с королем очень важна для дела гугенотов и прерывать ее нельзя.
В ближайшую после бракосочетания пятницу к Генриху неожиданно явился Конде. Счастливо женатый, он был очарован жизнью при французском дворе и не замечал — или не хотел замечать — царящей в городе напряженности.
Однако в тот день принц был потрясен до глубины души.
— Колиньи пытались убить! — выкрикнул он.
Генрих встревоженно уставился на него.
— Как? Где? Ты уверен?
— Никаких сомнений. Адмирал шел по улице Пуле домой, и в него кто-то выстрелил из дома в монастыре Сен-Жермен л'Озеруа.
— Он ранен?
— Легко. Оторван палец; пуля прошла через запястье и вышла у локтя.
— Это большое огорчение для старого воина. Говоришь, он вне опасности?
— Послали за выдающимся хирургом, Амбруазом Паре, а у дома Колиньи собралась толпа наших единоверцев. Они считают, что заговорщики пытались убить адмирала, потому что он вождь гугенотов. В таком случае, мой друг, нам надо быть настороже.
Генрих неторопливо кивнул.
— Нас пригласили в Париж на мою свадьбу. Ты думаешь, кузен, здесь кроется какая-то иная причина?
Конде пожал плечами.
— Жениху надо присутствовать на своей свадьбе.
— Это так. Дом в Сен-Жермен л'Озеруа… Интересно, кому он принадлежит?
— Я слышал, некоему Пилю де Виллемару, канонику собора Парижской богоматери. Он был учителем Генриха де Гиза.