Ах, как страстно мне хотелось жить! Я хочу и должна встретиться, наконец, с этим человеком лицом к лицу. Я должна помешать ему использовать других людей так же, как он использовал моего мужа и моего сына.
Я еще сильнее вцепилась в скамейку.
– Обязательно найду его, – шептала я, – и стану сестрой милосердия. Буду спасать больных и раненых… и во что бы то ни стало найду доктора Дамиена.
В этот момент я заметила на палубе хрупкую фигурку, еле державшуюся на ногах. Это была Этель – девушка, которую я уже видела раньше. Глядя на ее бледное, изможденное лицо, невольно приходило в голову, что она недоедает. Она постоянно держалась рядом с воинственной, крупной Элизой – на мой взгляд, компания для нее совершенно неподходящая.
Энергичная Элиза, на мой взгляд, осознавала, что в группе сестер милосердия возникло деление на «них» и «нас», но предпочитала вести себя как ни в чем не бывало.
Но что делает здесь хрупкая Этель?..
Я продолжала наблюдать за нею. Она неуверенным шагом продвигалась по палубе. Временами мне казалось, что порывистый ветер сбросит ее в море – ведь она такая хрупкая, почти невесомая… Уцепившись за перила, Этель наклонилась над водой и замерла на несколько мгновений. Ветер трепал ее волосы и завывал, как тысяча сказочных банши. [4] Девушка неотрывно вглядывалась в бушующие волны. Вот она сдвинулась с места и как будто решила подтянуться, опираясь на борт. В мгновение ока я поняла, что она задумала.
Нельзя было терять ни минуты. Я сорвалась со своей скамьи и ринулась к Этель. Ветер дул мне в лицо, качка бросала из стороны в сторону, но я в мгновение ока оказалась рядом с маленькой фигуркой, почти перевесившейся через перила.
– Нет! – отчаянно закричала я, но мой голос потонул в вое ветра. Наверное, Этель решила, что это очередной порыв бури.
Мне удалось добраться до нее как раз в тот момент, когда она уже была почти за бортом. Схватив Этель, я потянула ее к себе, и вскоре девушка уже стояла на палубе.
Обернувшись, она посмотрела мимо меня взглядом, в котором читалось глубокое отчаяние.
– Нет! Нет! – не помня себя, твердила я. – Вы не должны этого делать. Это не выход!
Она не сводила с меня глаз, но в них не было ничего, кроме безнадежности. Мы сели рядом на скамью, и я не отпускала ее руку.
– Как вовремя я вас заметила! – наконец, отдышавшись, произнесла я.
Этель механически кивнула, безжизненным голосом она слабо проговорила:
– Но я хотела умереть. Наверное, так было бы лучше.
– Нет-нет! Это вам сейчас так кажется. Потом все пройдет, вы сможете взглянуть на вещи по-другому. Я знаю, поверьте мне!
– Он покинул меня, – произнесла она безучастно, ни к кому не обращаясь. – Я больше никогда не прикоснусь к нему. А он был такой красавчик! У меня никого не было, кроме него, и вот теперь он покинул меня…
– Возможно, он вернется.
– Он умер! – закричала Этель. – Умер… умер… мой малютка мертв!
Меня охватило глубокое сочувствие к несчастной девушке.
Как в тумане, я услышала свой голос:
– Как я вас понимаю…
– Да что вы можете понять? Этого никто понять не в силах. Мой маленький сыночек – это все, что у меня было. Он значил для меня больше, чем весь мир. А теперь его нет. Ах, если бы я в тот день не ушла из дому… Но мне нужно было пойти и достать хоть немного денег! А мой малыш остался один дома, и когда я вернулась, он был уже мертв. Я ведь ушла только затем, чтобы достать для него немного еды – хорошего бульона, молока. Он был так голоден! А когда я вернулась, он лежал в своей кроватке холодный как лед… а его милое личико стало совсем восковым…
Как заведенная, я продолжала повторять:
– Понимаю вас. Я знаю, каково это… Никто не смог бы понять вас лучше, чем я.
Этель, наконец, почувствовала всю глубину моего сочувствия к ней. Она повернулась и увидела, что на моем лице написано подлинное страдание. Как ни странно, ее это не удивило, и я поняла, что в эту минуту между нами навсегда установилась некая неразрывная связь.
– Вы не хотите мне ничего сказать? – спросила я девушку. – Если нет, то и не надо, просто посидите рядом.
Какое-то мгновение она молчала, а потом начала свой рассказ:
– Я знала, что поступаю дурно. Но ведь шитьем я зарабатывала так мало!
Так она была швеей, как и Лили! Как много несчастных, бедных девушек, должно быть, просиживают в своих каморках на чердаке, безуспешно пытаясь заработать себе на жизнь…
Стежок за стежком кладет швея,
Убога и голодна.
Сошьет рубашку своею иглой,
Сошьет и саван она.
– Мне нужно было зарабатывать деньги… для него.
– Да-да, – откликнулась я, – я понимаю.
– Вначале я не хотела, чтобы он появился на свет, но когда он все-таки родился… О, он значил для меня больше, чем весь мир, мой маленький Билли! А потом однажды я вернулась и нашла его в кроватке мертвым… Мне нельзя было оставлять его!..
– Вы не могли поступить иначе. Вы сделали все, что было в ваших силах.
Этель кивнула.
– Вы не должны были останавливать меня. Лучше бы я умерла!
– Нет, я поступила правильно. Вы сами когда-нибудь это поймете и поблагодарите меня.
– И все-таки вы не можете меня понять!
– Нет, могу. Я сама потеряла ребенка – сына, как и вы…
– Не может быть!
– Мой муж тоже умер. Но я не хочу никому говорить об этом. Я предпочитаю, чтобы меня считали незамужней. Это моя тайна.
– Обещаю вам, что никому не скажу.
– Спасибо. Теперь вы понимаете, почему я могу вам посочувствовать. Мой маленький сын тоже значил для меня так много…
– Однако ему не приходилось голодать.
– Нет, не приходилось. Но тем не менее я его потеряла, и сейчас расскажу вам как, наше горе так похоже, мы пережили своих малюток.
И опять мое горе нахлынуло на меня… Когда я кончила свой рассказ, то почувствовала, что мои щеки мокры, но не от брызг волн.
Этель не сводила с меня глаз, и я видела, что она тоже плачет.
Не знаю, сколько времени мы просидели рядом, прислушиваясь к завыванию ветра и не говоря ни слова. Я думала о Джулиане, Этель – о своем Билли. Мы были как одно целое – две несчастные женщины, потерявшие своих детей. Погруженные каждая в свое горе, мы не замечали ничего вокруг.
Вдруг кто-то вышел на палубу. Это была Элиза. Она с трудом добралась до нашей скамьи и воскликнула:
– Боже милосердный! Этель, что ты здесь делаешь?