И вдруг в середине проповеди он замолчал внезапно, хотя было видно, что он пытался продолжать говорить, потому что лицо его и губы мучительно искривились. В часовне наступила тишина, и архиепископ неожиданно опустился на пол.

С ним случился апоплексический удар, и через четыре дня он умер.

Необходимо было назначить нового архиепископа Кентерберийского, и выбор принадлежал мне. Я тут же вспомнила о Штиллингфлите, епископе Вустерском, одном из самых видных деятелей церкви, красивом и энергичном, хотя и не отличавшемся хорошим здоровьем.

Уильям возражал против него. Он утверждал, что Штиллингфлит слишком слаб здоровьем для такого ответственного положения и таких трудных обязанностей. Он предпочел Томаса Тенисона и, конечно, настоял на своем.

Я была разочарована, но чувствовала себя слишком усталой, чтобы протестовать, и в любом случае я была уверена, что Уильям сделал бы по-своему.

Однако Тенисон оказался достойным этого места, он много способствовал распространению Священного писания. Мой отец называл его нудным и противником всякого проявления легкомыслия. Но, может быть, для священника это не было недостатком.

Тенисон был популярен, но я уверена, что Штиллингфлит превзошел бы его. Многие помнили, что, когда умерла Нелл Гвинн, фаворитка дяди Карла, Тенисон произнес о ней похвальное слово, что ввиду ее образа жизни, казалось неподобающим. Потом выяснилось, что она завещала 50 фунтов священнику, который отозвался бы так о ней после ее смерти.

Я полагаю, 50 фунтов сыграли роль в готовности Тенисона произнести такое слово, но, по-моему, он все-таки верил в ее раскаяние, иначе он не дал бы убедить себя публично почтить ее память.

* * *

Наступило Рождество 1694 года, и Уильям был в Англии. Мы встречали праздник в Кенсингтонском дворце, который стал любимой резиденцией Уильяма.

Особых церемоний не предполагалось, чему была рада, так как была совсем больна. У меня был приступ лихорадки, от которой я никак не могла избавиться. В глубине души я сознавала, что дело было не только в этом. Меня одолела такая апатия, что мне приходилось делать усилия, чтобы просто отдавать себе отчет в происходящем вокруг.

Я очень старалась, чтобы никто не замечал этого, но мне становилось все труднее скрывать свое состояние.

Я была еще молода. Мне только что исполнилось тридцать два года. Я не могла забыть о внезапной смерти Тиллотсона. Я вспоминала его стоящим на кафедре и охвативший всех ужас, когда рот его искривился и речь стала неразборчива. Я видела, какое замешательство за этим последовало.

Как страшно, что смерть наступает внезапно, без всякого предупреждения.

Мне было все труднее скрывать свое состояние здоровья. Я целыми днями не покидала своих апартаментов, и, разумеется, сразу же пошли слухи.

Когда мне стало получше и я могла выйти, меня изумил восторженный прием, оказанный мне толпой на улицах.

Юный Уильям пришел навестить меня. Мне это доставило большое удовольствие. Его появление всегда поднимало мне настроение.

Поговорив немного о своих солдатах, он вдруг сказал:

– Народ вас любит, королева. Мой слуга Льюис Дженкинс был очень огорчен вашей болезнью.

– Люди всегда были добры ко мне, – сказала я.

– Он видел, как вы ехали верхом в парке. Он вернулся такой довольный, что я спросил его, чему это он так радуется. Он засмеялся и сказал: «Ваша светлость, я видел королеву. Она поправилась». – «Я рад этому всем сердцем», – сказал я. Тогда Льюис снял шляпу и воскликнул: «Королева выздоровела. Возрадуемся!»

Он взглянул на меня очень пристально и при этом совершенно не походил на ребенка – скорее на мудрого старого пророка. Потом его взгляд устремился куда-то поверх меня. Это был очень странный момент.

– Я сказал Льюису Дженкинсу, – продолжал он. – Сегодня вы говорите «Возрадуемся!» А скоро вы, быть может, скажете: «О воскорбим!»

В комнате наступила тишина, и мне показалось, что я слышу взмах крыльев. Как будто ангел смерти пролетел над нами.

Уильям снова стал самим собой, не по годам развитым, но все же ребенком.

Он не попытался объяснить свои странные слова. Можно было подумать, что он не сознавал, что произнес их.

Он продолжал говорить о своих солдатах и о планах нового парада. Он надеялся, что король еще раз явится принять почести, которые он был намерен ему оказать.

Я сидела неподвижно.

Я знала, что смерть близка.

ПОСЛЕДНЯЯ ПРОСЬБА

Мое выздоровление оказалось мнимым. Уже через несколько дней мне стало хуже, и я опять замкнулась в моих апартаментах. Народ встревожился, и в церквях за меня возносились молитвы.

У меня часто бывал архиепископ Тенисон. Он был хороший человек и приносил мне большое утешение.

С того самого момента, как маленький Уильям произнес свои странные слова, я знала, что жить мне остается недолго. Я потеряла чувство реальности.

Я постоянно думала об отце, возвращаясь мыслью к далеким счастливым дням. Иногда я обвиняла себя. Мне пришлось выбирать между ним и Вильгельмом. Доктор Кен, доктор Хупер, все те, кто руководил мной, внушая мне, что покорность мужу есть основная добродетель, одержали верх. Но ведь в Писании сказано: «Чти отца твоего». Я хотела быть хорошей женой и хорошей дочерью… хорошей дочерью лучшего из отцов.

Но судьба решила так, что долг по отношению к одному стал предательством по отношению к другому.

Кто когда-либо оказывался в таком положении?

Я бы хотела обратиться к отцу. Я бы хотела объяснить, как это произошло. Я думаю, он кое-что понял бы, ибо и сам перенес немало страданий. А Уильям? Кем я была для него? Легкий путь к обретению короны. А к чему это все привело? Он не был счастлив. Бедный Уильям, мне было жаль его.

И вдруг во мне вспыхнул гнев. Я принесла ему корону. Я, королева, любимая народом, подчинилась человеку, изменявшему мне на протяжении всей нашей супружеской жизни.

Когда возникла в нем страсть к Элизабет Вилльерс? До того, как мы выехали в Голландию? Скорее всего сразу же после этого.

Он должен был быть верен мне все эти годы. Это был его долг.

И ради него я предала отца, ради человека, никогда не любившего меня, желавшего не меня, но только то, что я могла принести ему, человека, который всю жизнь изменял мне.

Если бы он был таким, как дядя Карл или мой отец, все было бы по-другому. Женщины были для них частью их образа жизни, они были добры и снисходительны к своим женам, требуя от них уступки только в одном. Но Элизабет Вилльерс была единственной любовницей Уильяма. Говорили, что он увлекался Анной Бентинк, но я не верила. Все четверо, Элизабет, Уильям и чета Бентинк, были близкими друзьями, потому что Анна была женой Бентинка, а Бентинк был ближайшим сподвижником Уильяма.