– О, но ты должен прийти, брат! Мне так хочется с тобой потанцевать!
Чезаре оглядел свое архиепископское облачение:
– Те, кто принадлежит церкви, не танцуют. Ты будешь танцевать со своим братом Джованни, герцогом Гандиа. Уверен, он отличный партнер.
– Но, Чезаре, ты обязан прийти!
– На твою свадебную церемонию? Конечно же, нет. Неужели ты думаешь, что это зрелище доставит мне хоть какое-то удовольствие?
– Но и Джованни будет, и, наверное, Гоффредо…
– Когда-нибудь, сестренка, ты поймешь, что я отношусь к тебе совсем по-другому, не так, как Джованни.
В этот миг с площади послышались крики, и Чезаре подбежал к окну.
Лукреция стала рядом с ним. Почему-то радостное волнение оставило ее, и она с тревогой наблюдала, как Чезаре в гневе сжимает и разжимает кулаки.
– Вот он шествует, великолепный герцог Гандийский!
– Он должен сопровождать меня в Ватикан, – пояснила Лукреция. – Ох, мне надо быть полностью готовой, уже и Джованни пришел, а еще так много надо сделать. Чезаре, пожалуйста, позови Джулию и Адриану!
Но Адриана, услыхав шум, сопровождавший появление Джованни, решила рискнуть, и, несмотря на возможный гнев Чезаре, уже входила в комнату. За ней следовали Джулия и служанки.
– Герцог прибыл, – объявила она. – Так, дай-ка мне взглянуть на твою прическу, сетка в порядке? И где черная карлица? Ах, вот она. Возьми шлейф мадонны Лукреции и стань там…
Чезаре, нахмурившись, наблюдал за приготовлениями, и Лукреция вдруг поняла, что это именно его ревность омрачает ее праздник.
В комнату вошел Джованни.
Он очень изменился по сравнению с тем мальчиком, который когда-то уезжал в Испанию. Высокий, элегантный, он вел весьма разгульную жизнь, но в семнадцать лет такая жизнь следов на лице еще не оставляет. Золотистая бородка подчеркивала чувственность его губ, глаза у него были светлые, ясные, прекрасной формы, так похожие на глаза Лукреции, но, в отличие от мягкого и нежного взгляда сестры, взгляд его был холодным и жестким. Однако и он унаследовал характерное для всех Борджа обаяние, а в своем великолепном наряде – в расшитом золотом и жемчугами кафтане, таком длинном, что подол его подметал пол, в шапочке, заколотой роскошной брошью, – он выглядел просто блистательно. Драгоценности так и сверкали, а на шее у него висело длинное ожерелье, целиком состоявшее из рубинов и жемчуга.
У Лукреции даже дух захватило.
– Ой, Джованни, как ты великолепен!
На мгновение она забыла о том, что здесь присутствует и Чезаре, а тот подумал, что наряд Джованни – символ того, как неравноценно относится к ним отец. Вот здесь, перед Лукрецией, стояли два ее брата, два соперника, один – роскошный, великолепный, усыпанный милостями отца, второй – в относительно скромном церковном облачении.
Чезаре почувствовал, как его захлестывает привычная волна ярости. Когда на него находило такое настроение, он желал лишь одного: стиснуть шею того, кто в этом виноват и душить, душить, пока тот не попросит о пощаде. Только так он может обрести покой!
Но не может, не может он схватить эту украшенную драгоценным ожерельем шею. Сотни раз он жаждал сделать это, но кто посмеет дотронуться до возлюбленного сыночка самого Папы Римского! И все же, подумал Чезаре, когда-нибудь я не справлюсь с собой и сделаю то, о чем мечтаю всю жизнь…
Джованни, прекрасно понимая, что чувствует брат, старался смотреть не на него, а на Лукрецию.
– Ах, сестренка, возлюбленная моя Лукреция, ты говоришь, что я великолепен, а сама… Ты похожа на юную богиню. Даже не верится, что эта красавица – моя сестра. Нет, такая красота не для людей! А как сверкают твои драгоценности! В их блеске и рядом с тобою даже монсеньор архиепископ выглядит куда лучше, чем обычно. Я слыхал, братец, что ты не пойдешь на празднество, которое устраивает наш отец. Может, оно и к лучшему. Скромное церковное облачение имеет отрезвляющий эффект, а сегодня вечером всем следует веселиться.
– Молчи! – закричал Чезаре. – Молчи, я приказываю! Джованни лишь удивленно поднял брови, и Адриана поспешила вмешаться:
– Мой господин, нам пора. Мы уже опаздываем.
Чезаре повернулся и широкими шагами вышел из комнаты. Поджидавший его в передней прислужник собрался следовать за ним. Чезаре резко повернулся к мальчику.
– Ты улыбаешься? – грозно спросил он. – Почему?
– Мой господин…
Чезаре схватил мальчишку за ухо. Боль была невыносимая.
– Почему? Отвечай!
– Мой господин… Я вовсе не улыбаюсь. Чезаре стукнул мальчика головой об стену.
– Ты лжешь! Ты подслушивал под дверью, и то, что ты услышал, обрадовало тебя!
– Мой господин, мой господин!
Чезаре схватил мальчика за плечо и толкнул с лестницы. Мальчик прикрыл руками голову, и до Чезаре еще долго доносились его крики, казалось, мальчишка будет катиться по этой лестнице бесконечно. Чезаре слушал его вопли, глаза у него были прищурены, губы поджаты – боль других всегда оказывала на него благотворное влияние, тогда и боль у него в душе затихала. Боль, рожденная отчаянием и страхом, что кто-то посмеет усомниться в его превосходстве.
Сопровождаемая Джованни, Лукреция вступила в новые ватиканские апартаменты Папы. Здесь уже толпились все важные римские господа и представители других государств и герцогств.
Шествуя по площади, Лукреция совсем позабыла про Чезаре, восторженные крики толпы все еще стояли в ее ушах, она все еще чувствовала сильный аромат цветов, которыми был устлан ее путь. А здесь, на папском троне, восседал ее великий отец в белом с золотом облачении, и глаза его светились любовью и гордостью. Правда, этот взгляд довольно быстро переместился к его возлюбленной, прекрасной Джулии. Она стояла по одну сторону Лукреции, а по другую стояла прелестная молодая девушка Лелла Орсини, недавно вышедшая замуж за брата Джулии Анджело Фарнезе.
Жених вышел вперед. Наряд его казался почти нищенским по сравнению с нарядом другого Джованни, брата невесты. Джованни Сфорца прекрасно сознавал, что ему недостает испанской элегантности герцога Гандийского, и что даже ожерелья у него на шее – и те пришлось занимать…
Что же касается Лукреции, то она почти его и не замечала. Для нее эта свадьба была всего лишь прекрасным карнавалом. А Сфорца был здесь потому, что без него она не смогла бы сыграть свою роль, и поскольку до подтверждения брака было еще далеко, она сможет и впредь вести ту жизнь, к которой привыкла.
Они преклонили колени на подушечку у ног Александра, и нотариус спросил, согласен ли Сфорца взять Лукрецию себе в жены. «Я желаю этого всем своим сердцем», – ответил по заведенной формуле Сфорца, и Лукреция повторила его слова. Епископ надел им на пальцы обручальные кольца, а рыцари держали у них над головами обнаженные мечи. После этого епископ прочел трогательную проповедь о святости брака, которую и Лукреция, и ее супруг выслушали без должного внимания.