— Могу я набраться смелости и сказать, что рад видеть ваше честное лицо? Мадам, вы — свет нашего двора. Ваши блестящие добродетели — пример каждому; ваша искренность — укор всем нам.
— Вы льстите мне, кардинал.
— У меня и в мыслях нет ничего подобного, дорогая мадам.
— А я не стану льстить вам, дорогой кардинал. Я лишь скажу, что вся Франция должна подражать набожности и душевным качествам такого богоугодного человека, как вы.
Она повернулась, чтобы поприветствовать другого гостя. Когда-нибудь этот распутник, думала Катрин, выпьет бокал вина, отведает жареного павлина или коснется великолепного бриллианта — и не станет господина кардинала!
Но какая польза от таких мыслей? Она должна постоянно сдерживать свое желание уничтожить известных людей. Франциск де Гиз умер. Она должна довольствоваться этим. Кто знает, к чему могла привести кончина кардинала?
Если какая-нибудь дама из Летучего Эскадрона становилась слишком дерзкой, если государственный деятель не первой значимости проявлял несговорчивость, следовала простая процедура. Но работать с выдающимися личностями необходимо тайно, двигаясь окольными путями, не оставляя следов. Она должна повременить с ликвидацией кардинала.
К ней приближался Колиньи. Прочитать мысли этого человека было так же легко, как книгу. Сейчас его лицо было суровым, оно ясно говорило: я здесь не по своей воле. Я не ищу дружбы католиков Гизов. Мне приказали явиться сюда. Я дал слово, что приеду, и сдержал его.
— Добро пожаловать, адмирал, — сказала Катрин — Рала видеть вас здесь.
— Я подчинился вам, мадам.
Катрин попыталась придать своему лицу то выражение искренности, которое стало предметом насмешек кардинала. Но прямодушный, честный Колиньи сильно отличался от хитрого Лоррена. Адмирал не усомнился в искренности Катрин.
— Простите слабой женщине ее желание видеть мир в королевстве, дорогой адмирал.
Он поклонился.
— Я стремлюсь к одному: выполнять волю Вашего Величества.
Адмирал проследовал дальше, и Катрин поглядела вокруг себя. Она не видела среди собравшихся герцога д'Омаля, хотя он получил приказ явиться сюда.
Королева-мать обратилась к герцогине де Гиз:
— Мадам, я не вижу здесь вашего брата д'Омаля.
— Да, мадам. Его тут нет.
— Почему?
— Мадам, у него жар.
Катрин сузила глаза.
— Жар гордыни! — сердито произнесла она и подозвала к себе юного Генриха де Гиза. Как он красив! Что за мужчина из него вырастет!
— Я огорчена отсутствием твоего дяди Омаля, — сказала она.
— Я сожалею о том, что Ваше Величество огорчены.
— У него жар? — спросила Катрин.
— Мадам, он не получил от вас приказа явиться сюда.
— Я сказала, что хочу видеть всю вашу семью.
— Мадам, он решил, что, поскольку Ваше Величество хотели, чтобы наша семья была представлена здесь, вам понадобятся только я и кардинал.
— Я хотела, чтобы д'Омаль приехал сюда, — сухо заявила Катрин. — Жар — это не оправдание.
— Мадам, — сказал юноша, — членам нашей семьи неприятно демонстрировать дружеские чувства по отношению к их врагам.
— Осторожно, Генрих, — сказала Катрин. — Я велю выпороть тебя за дерзость. Ты еще не стал мужчиной. Недавно ты находился в детской. Не забывай это.
Многие присутствующие отметили, что лицо юною герцога заалело.
— Мой дорогой герцог, — продолжила Катрин более мягким тоном, — тебе полезно помнить о твоем возрасте и необходимости проявлять послушание.
Генрих холодно поклонился и отошел от королевы матери.
Будет ошибкой, подумала Катрин, усадить Колиньи и де Гизов за столом рядом друг с другом; она на всякий случай разделила их другими гостями. По завершении банкета королева-мать встала и обратилась к собравшимся:
— Дамы и господа, вам известно, с какой целью я пригласила вас сюда. Я хочу положить конец недобрым слухам; любой слух — дурная вещь, но особым злом является ложный слух. Мы оплакиваем безвременную кончину нашего дорогого и любимого герцога Франциска де Гиза, величайшего воина, убитого рукой подлого преступника. Это был гнусный поступок; мы выражаем наши искренние соболезнования безутешной семье погибшего и скорбим вместе с ней по человеку, которого мы любили, как родного брата. Но со дня его смерти стали распространяться слухи столь же низкие, как и совершенное кровавое злодеяние. Среди нас есть человек — один из лучших, уважаемый всеми, — которого называли соучастником этого преступления.
Дамы и господа, подобные слухи — большое это. Они оказались клеветой. Сам убийца назвал их лживыми. Поэтому я вызвала сюда многоуважаемого адмирала Франции и другого человека, вероятно, сильнее всего пострадавшего от этого трагического происшествия. Я имею в виду, разумеется, сына герцога Франциска, герцога Генриха де Гиза, нынешнего главу дома Гизов, который, я знаю, умножит честь и славу своего рода, как это делал прежде его отец. Адмирал Гаспар де Колиньи и Генрих де Гиз, подойдите ко мне.
Они медленно приблизились к королеве-матери: губы бледного адмирала были сурово стиснуты, лицо герцога горело, он держал голову высоко поднятой.
Катрин встала между ними.
— Дайте мне вашу руку, адмирал. И вы тоже, господин герцог.
Она соединила их правые руки. Кисть Генриха была вялой, безжизненной; его левая рука лежала на рукоятке шпаги.
Воцарилась тишина; враги смотрели друг на друга; было очевидно, что им не по душе церемония, которую королеве-матери нравилось считать актом примирения. Катрин не могла понять мужчин. На месте Колиньи она бы обняла Генриха де Гиза, надеясь убедить зрителей в своем искреннем стремлении к дружбе. Будь она Генрихом де Гизом, она приняла бы объятия Колиньи и в то же время думала бы о том, как его уничтожить. Слабостью Катрин была ее неспособность понимать других людей.
— Я хочу, чтобы вы показали нам, что вы — друзья, что вражда закончилась поцелуем дружбы.
Колиньи подался вперед, чтобы поцеловать Генриха в щеку, но юноша, стоя прямо, заговорил так отчетливо, что все присутствующие его услышали:
— Мадам, я не могу целовать человека, чье имя упоминалось в связи с трагической смертью моего отца.
Катрин хотелось ударить это самоуверенное молодое лицо, приказать страже бросить юношу в темницу, где его гордый дух будет сломлен. Но она сочувственно улыбнулась, как бы говоря: «Ох уж эта юношеская гордыня!»
Она похлопала Генриха по плечу и сказала что-то о его недавней утрате, о рукопожатии, которое будет принято всеми как убедительное подтверждение дружеских чувств, которые герцог питает к адмиралу.
По залу разнеслось негромкое бормотание. Церемония превратилась в фарс. Катрин не подавала виду, что понимает это. Глядя на высокую, горделивую фигуру юноши, на его горящее лицо, она поняла, что на смену умершему Франциску де Гизу пришел другой подобный ему человек, который будет долгие годы мучить и тревожить ее.