Шуазель не без интереса следил за ходом полемики. Он был на стороне Вольтера, горя желанием увидеть церковь оттесненой на второстепенную роль.
Под давлением общественного мнения, поддерживаемого страстным пером Вольтера, была освобождена из тюрьмы мадам Калас, немедленно покинувшая Тулузу, чтобы найти убежище в Ферне.
Все это непосредственно предшествовало изгнанию иезуитов; Шуазель, стремясь перехитрить Сен-Флорентина, освободил одного молодого человека от службы на галерах. Это был Фабр, отец которого был приговорен к каторжным работами Фабр помог своему отцу бежать, а сам занял его место. Когда об этом стало известно, столь благородный поступок молодого человека вызвал всеобщее одобрение. Требовали, чтобы он был отпущен на свободу. Сен-Флорентин возражал, что Фабр преступил закон, и раз уж он занял место своего отца, то там ему и оставаться.
Вот тогда-то в дело вмешался герцог Шуазель. У него было чутье на общественное мнение, он знал, что оно одобрит его действия. История Каласа вызвала горячий отклик по всей Франции, и Шуазель предвидел, что подавляющая часть общества выскажется за веротерпимость.
Вот почему Шуазель приказал отпустить Фабра на свободу. Сен-Флорентин пришел в ярость, но против всесильного Шуазеля сделать ничего не мог.
Тем временем в Париже становились известны все новые и новые памфлеты Вольтера, и когда Вольтер услышал, что парламент Тулузы намерен вновь арестовать мадам Калас, он предложил ей ехать в Париж, настроенный более либерально, чем любой другой город Франции, и там потребовать в суде рассмотрения своего дела.
Пока мадам Калас ехала в Париж, Сен-Флорентин предпринял огромные усилия, чтобы дискредитировать Вольтера, а заодно с Вольтером и его союзника Шуазеля.
По заказу Сен-Флорентина одаренный литератор Фрерон написал статью, которую предполагалось напечатать в одной английской газете, нападающей на короля Франции.
Осведомители Шуазеля сообщили ему, однако, что она должна быть вот-вот издана в Париже. Кроме того, ядовитое перо Вольтера с такой яростью обрушилось на Фрерона, что заставило этого человека трепетать от страха, и Вольтер без особого труда доказал, что эта статья не более чем фальшивка. Тулузский парламент между тем занялся рассмотрением еще одного дела против протестантов. В колодце нашли мертвую молодую девушку и обвинили ее отца мсье Сирвена, который был протестантом, в убийстве дочери на том основании, что, как заявил парламент Тулузы, у протестантов вошло в обычай убивать своих детей.
Однако выступление Вольтера, уверенного в поддержке всесильного Шуазеля, придало смелости и другим противникам тулузского парламента в этом деле.
Было установлено, что единственный свидетель по этому делу — маленькая девочка, которую попеременно то задабривали, то стращали, заставляя говорить, что она видела, как мсье Сирвен бросил свою дочь в колодец. Как выяснилось, дочь Сирвенов забрали от родителей, чтобы в женском монастыре обратить в католическую веру. Ребенок боялся за своих родителей и свой дом, из-за чего с ним плохо обращались. Когда у девочки обнаружили симптомы душевной болезни, ее снова отправили домой, где она, боясь, что ее могут забрать обратно в монастырь, покончила с собой, бросившись в колодец.
Вольтер сразу же предложил убежище семье Сирвенов, которая поспешила прибыть в Ферне.
Неукротимый писатель воспользовался приездом Сирвенов, чтобы созвать к себе отовсюду посетителей, которым Сирвены рассказали о своих злоключениях.
Письма Вольтера разошлись по свету, и вот уже Англия и Россия, возможно и скорее всего лишь затем, чтобы насолить Франции, начали сбор средств в помощь протестантам, преследуемым в этой полной предрассудков стране.
В дело снова вмешался Шуазель. Он знал, что наносит страшный удар иезуитам. Шуазель потребовал, чтобы тулузский парламент представил документы, относящиеся к делу Каласа, и чтобы эти документы были изучены в Париже.
Он принял мадам Калас с дочерьми и при этом был с ними чрезвычайно предупредителен и внимателен. Шуазель заверил их, что возьмет на себя их защиту и даже самолично возил их в экипаже, показывая достопримечательности столицы.
На парижан произвели благоприятное впечатление полные достоинства манеры мадам Калас, и Шуазель не сомневался, что поддержка парижан ему обеспечена.
Все это происходило, когда дофин был еще жив, и супруга дофина знала, что ее муж следит за делом Каласа с большим интересом.
В постигшем ее горе она забыла об историй с Каласом и о том, что дело это все еще остается нерешенным.
Теперь, когда король сказал ей, что хочет быть ее другом, она узнала, что вердикт был вынесен в пользу мадам Калас, которой выплатили денежную компенсацию и разрешили пользоваться фамильным гербом. Это было равносильно признанию, что мужа мадам Калас осудили и казнили несправедливо.
Вольтер ликовал. Он доказал силу своего пера. С тех пор, с 1765 года, преследования протестантов во Франции прекратились.
Узнав о том, как развивались события, вдова дофина приняла свое решение. Теперь она знала, что будет делать.
Исход дела Каласа стал еще одним ударом по тем предрассудкам, которые отстаивал дофин. Вольтер, известный всем как атеист, и Шуазель, ходивший в церковь лишь потому, что этого требовал этикет, повергли в прах все то, что составляло смысл деятельности покойного дофина.
Если раньше у Марии Жозефины были какие-то сомнения, то теперь от них не осталось и следа. Она действовать будет так, как действовал бы ее муж, будь он жив. Она не успокоится, пока не добьется падения герцога де Шуазеля. Таково было решение вдовы дофина.
* * *
Быстро осознав, какого врага нажил он в лице вдовы дофина, герцог де Шуазель встревожился. Он разыскал свою сестру и предложил ей прогуляться в саду. Их беседа, объяснил он сестре, не предназначена для чужих ушей.
Прогуливаясь, они остановились у фонтана, и Шуазель сказал:
— У меня возникли серьезные опасения, связанные с вдовой дофина.
— Этой маленькой глупышкой?
— Да, — буркнул недовольно Шуазель.
— Вот уж кто размазня — так это она, — сказала герцогиня де Грамон. — Ни рыба ни мясо.
— А вы заметили, сестра, как король привязан к ней?
— Король? К ней?
Шуазель не удержался от смеха:
— Если вы подумали, что он решил сделать ее своей любовницей, то нет. Но у него сейчас тяжело на душе, он не может забыть маркизу и ищет утешения. Мария Жозефина же, как и подобает добродетельной вдове, скорбит, о своем муже. Ну вот они и положили головы друг другу на плечо и льют слезы по утраченным возлюбленным. Трогательный союз!
— Подумаешь! — фыркнула герцогиня. — Да ему это через неделю наскучит, ну, может, через две.
— Вполне возможно, — согласился герцог, — но главные события могут как раз и произойти в течение этой недели или двух. С тех пор как мадам Калас восстановлена в своих правах, вдове дофина неймется расправиться со мной.