– Вам незачем все это рассказывать мне, матушка. Я знаю об этом.
– Тогда не должен ли ты как добрый католик радоваться вместе с вождями католического мира?
– Есть две точки зрения, матушка. В Голландии говорили, что французскую нацию ожидают великие беды из-за происшедшего в ту ночь, что избиение ни о чем не подозревающих людей не способ улаживать религиозные разногласия.
– Улаживать! Как их можно уладить? Только приведя еретиков к истине.
– Слова доброй католички! А вот лорд Берли [48] в Англии заявил, что Варфоломеевская ночь – самое страшное злодеяние со времен распятия Христа.
– Какое же это преступление, если его одобрил святой отец? Ты пугаешь меня, Бласко. Она посеяла семена зла в твоей душе. Берегись!
– Пожалуйста, успокойтесь, матушка. Постарайтесь понять Жюли. Ведь Луис ее сын.
– Он мой внук. Я готова на все, Бласко, чтобы спасти его душу. Он стал мне дороже моих сыновей. Вы двое выросли и отдалились от меня, а в Луисе я вижу плоды всех моих надежд. Твой отец чувствует то же самое.
– Потерпите немного, матушка. Я поговорю с Жюли.
– Эта тема болезненна для нас обоих, Жюли, – сказал Бласко, – но нам ее не избежать. Наш сын достиг возраста, когда ему необходимы религиозные наставления.
– Я позабочусь об этом, – ответила Жюли.
– Ты не осмелишься.
– И ты говоришь мне такое? Ты знаешь, что я осмелюсь на многое.
– Я знаю, что у тебя есть мужество. Все эти трудные годы ты исповедовала свою веру. Тебе не следовало приезжать сюда и выходить за меня замуж.
– Наш брак был необходим – только он мог меня очистить.
– Жюли, счастливая мирная жизнь в родной стране была бы более очищающей, чем та печальная жизнь, которую мы ведем.
– Ты воспользовался моей слабостью.
– Это еще вопрос, кто из нас был слабее. Возможно, твоя слабость воспользовалась моей.
– Это глупый разговор. Что сделано, то сделано. Я испугалась, хотя мне следовало быть храброй. Теперь я понимаю, что должна была не бежать из дома на улице Бетизи, а спуститься вниз и позволить убийцам-католикам сделать со мной то, что они сделали с моими отцом и братом.
– Но ты хотела жить, Жюли. Я чувствовал это, когда мы прятались на крыше. Ты цеплялась за жизнь, как делают все перед лицом смерти. Легко говорить о смерти, когда она не рядом с тобой. Но сейчас лучше поговорим о жизни и о тех трудностях, которые она для нас создает. Что будет с нашим сыном?
– Я не позволю твоей матери воспитывать его по-своему. Его будут учить правде.
– В Испании сурово поступают с теми, кто не придерживается католической веры.
– Тебе незачем говорить мне о жестокостях, совершаемых во имя католической веры.
– Жестокости совершают обе стороны, Жюли. Католики преследуют гугенотов, а гугеноты – католиков.
– Разве мы когда-нибудь заманивали католиков в наши города, чтобы убить их? Разве мы установили где-нибудь такую жестокую систему, как в этой стране?
– Нет. Но, возможно, это потому, что мы сильнее и более уверены в своей правоте.
– Никто не может быть более уверен, чем я. Нет, Бласко, Луису придется пойти на риск. Он должен обучаться истине, чего бы это ни стоило.
Бласко устало отвернулся.
Через окно он видел своего сына с няней. Ребенок был бойким, достаточно избалованным и уже осведомленным о враждебности между матерью и бабушкой.
«Что из всего этого выйдет?» – думал Бласко.
Было около полуночи.
Бласко лежал в кровати не в состоянии уснуть. Он знал, что Доминго сейчас тоже бодрствует в своей по стели.
Жюли занимала соседнюю комнату. Но Бласко не знал, спит она или с горечью размышляет о вражде между ней и свекровью.
Бласко был рад, что комната Жюли так близко от его спальни. Ему было не по себе с того дня, как он разговаривал с доньей Мариной. Этот разговор поставил его перед лицом опасности. А на обратном пути он повстречал Доминго, и эта встреча усилила ощущение тревоги.
Внезапно Бласко насторожился. Он услышал отдаленный стук подков.
Какой-то запоздалый путник? Но почему эти обычные звуки наполнили его дурными предчувствиями? Его рука стиснула рукоятку шпаги – после возвращения от доньи Марины он не расставался с оружием ни днем, ни ночью.
Хватит ли ему смелости воспользоваться шпагой, обратив ее сначала на Жюли, а затем на самого себя? Может ли он быть в этом уверен?
Он обязан найти в себе мужество. Жюли не должна попасть в руки инквизиторов, в противном случае он бы нарушил клятву защищать ее.
Бласко напряг слух. Стук подков стал более четким, и ему показалось, что всадников несколько.
Его тело покрылось холодным потом. Топот копыт был все ближе. Всадники, несомненно, скачут сюда. Кто же их сдал? Болтливые слуги? Доминго?
Дверь открылась. На пороге стояла Жюли.
В этот момент он был готов поверить, что она вновь стала юной девушкой. Ее длинные волосы были распущены и свободно падали на плечи. На ней был халат, который она накинула в спешке, как в ту страшную ночь в Париже.
Он услышал ее голос – молодой, испуганный, лишенный ноток горечи:
– Бласко… они пришли за мной…
Жюли подбежала к нему. Бласко обнял ее и уложил рядом с собой. Она увидела шпагу и вздрогнула.
Эта молодая и беззащитная женщина совсем не походила на ту, которая так часто противостояла ему в повседневной жизни. Жюли, с гордостью заявлявшая о своей храбрости, была напугана, как ребенок. Она дрожала всем телом. Бласко прижал жену к себе, чувствуя, как ее сердце колотится рядом с его сердцем.
– Жюли… Жюли… – повторял он, целуя ее волосы.
Ее голос был еле слышным.
– Они заберут меня, – прошептала она. – Запрут в темницу и будут пытать!
– Никогда! – отозвался Бласко.
– Как ты сможешь это предотвратить?
– Как и прежде.
– В парижской гостинице мы были в безопасности. А какая безопасность может существовать для меня в Испании?
– Если не в Испании, то… в другом месте, – отвели он.
Жюли снова задрожала.
– Тебе придется отправиться туда со мной.
– Да, – кивнул Бласко. – Я не оставлю тебя.
– Я так боюсь, Бласко…
– Говорить о смерти легко, а вот смотреть ей в лицо… Ты не исключение, Жюли. Мы все храбры на словах и часто оказываемся трусами на деле.