— Не знаю. На всякий случай я захватил шарик. Дадим ему сжевать.
— Есть у тебя мастика, чтобы высадить стекляшку?
— Есть.
— Решетка старая, — добавил пятый, говоривший голосом чревовещателя.
— Тем лучше, — сказал второй. — Значит, не завизжит под скрипкой, и ее нетрудно будет разделать.
Шестой, до сих пор еще не открывавший рта, принялся исследовать решетку, как это делала Эпонина час назад, пробуя каждый прут и осторожно раскачивая его. Так он дошел до прута, который был расшатан Мариусом. Только он собрался схватить этот прут, как чья-то рука, внезапно появившаяся из темноты, опустилась на его плечо, он почувствовал резкий толчок прямо в грудь, и хриплый голос негромко произнес:
— Здесь есть кэб.
И тут он увидел стоявшую перед ним бледную девушку.
Он испытал потрясение, которое вызывает неожиданность. Он словно весь ощетинился; нет ничего отвратительней и страшней зрелища потревоженного хищного зверя; один его испуганный вид уже пугает. Отступив, он пробормотал заикаясь:
— Это еще что за потаскуха?
— Ваша дочь.
Действительно, это была Эпонина, а говорила она с Тенардье.
При появлении Эпонины Звенигрош, Живоглот, Бабет, Монпарнас и Брюжон бесшумно приблизились, не спеша, молча, со зловещей медлительностью, присущей людям ночи.
В их руках можно было различить какие-то мерзкие инструменты. Живоглот держал кривые щипцы, которые у воров называются «косынкой».
— Ты что здесь делаешь? Чего тебе от нас надо? С ума сошла, что ли? — приглушенным голосом воскликнул Тенардье. — Пришла мешать нам работать?
Эпонина расхохоталась и бросилась ему на шею.
— Я здесь, милый папочка, потому что я здесь. Разве мне запрещается посидеть на камушках? А вот вам тут нечего делать. Зачем вы сюда пришли, раз тут сухарь? Ведь я сказала Маньон: «Здесь нечего делать». Ну, поцелуйте же меня, дорогой папочка! Как я давно вас не видела! Значит, вы на воле?
Тенардье попытался высвободиться из объятии Эпонины и прорычал:
— Отлично. Поцеловала — и довольно. Да, я на воле. Уже не в неволе. А теперь ступай.
Но Эпоннна не отпускала его — и удвоила свою нежность:
— Папочка! Как же вы это устроили? Какой вы умный, если сумели оттуда выбраться. Расскажите мне про это! А мама? Где мама? Скажите, что с маменькой?
— Она здорова, — ответил Тенардье. — Впрочем, не знаю, говорят тебе, пусти меня и проваливай.
— Ни за что не уйду, — жеманничала Эпонина с видом балованного ребенка. — Вы прогоняете меня, а я не видела вас четыре месяца и едва успела разок поцеловать.
И тут она снова обняла отца за шею.
— Ах, черт, как это глупо! — не выдержал Бабет.
— Мы теряем время! — крикнул Живоглот. — Того и гляди появятся легавые.
Голос чревовещателя продекламировал двустишие:
Для поцелуев — свой черед,
У нас теперь не Новый год.
Эпонина повернулась к пяти бандитам.
— А, да это господин Брюжон! Здравствуйте, господин Бабет! Здравствуйте, господин Звенигрош! Вы меня не узнаете, господин Живоглот? Как поживаешь, Монпарнас?
— Не беспокойся, все тебя узнали! — проворчал Тенардье. — Здравствуй и прощай, брысь отсюда! Оставь нас в покое.
— В этот час курам спать, а лисицам гулять, — сказал Монпарнас.
— Нам надо тутго поработать, понятно? — прибавил Бабет.
Эпонина схватила за руку Монпарнаса.
— Берегись! Обрежешься, — у меня перо в руке, — предупредил тот.
— Монпарнас, миленький, — кротко молвила Эпонина, — люди должны доверять друг другу. Разве я не дочь своего отца? Господин Бабет, господин Живоглот! Ведь это мне поручили выяснить дело.
Примечательно, что Эпонина не говорила больше на арго. С тех пор как она познакомилась с Мариусом, этот язык стал для нее невозможен.
Своей маленькой, слабой, костлявой рукой, похожей на руку скелета, она сжала толстые грубые пальцы Живоглота и продолжала:
— Вы же знаете, что я не дура. Мне же всегда доверяют. Я вам оказывала при случае услуги. Ну так вот, я навела справки. Видите ли, вы зря подвергаете себя опасности. Ей-богу, вам нечего делать в этом доме.
— Там одни женщины, — сказал Живоглот.
— Нет. Все выехали.
— А свечи остались! — заметил Бабет.
И показал Эпонине на свет, мелькавший сквозь верхушки деревьев на чердаке флигеля. Это бодрствовала Тусен, развешивавшая белье для просушки.
Эпонина сделала последнюю попытку.
— Ну и что ж! — сказала она. — Там совсем бедные люди, это домишко, где не найдешь ни одного су.
— Пошла к черту! — вскричал Тенардье. — Когда мы перевернем весь дом вверх дном, тогда мы тебе скажем, что там есть: рыжики, беляки или медный звон.
Он оттолкнул ее, чтобы пройти вперед.
— Господин Монпарнас, дружочек, — сказала Эпонина, — вы такой славный малый, прошу вас, не ходите туда!
— Берегись, напорешься на нож! — ответил Монпарнас.
Тенардье свойственным ему решительным тоном заявил:
— Проваливай, бесовка, и предоставь мужчинам делать свое дело.
Эпонина отпустила руку Монпарнаса, за которую она снова было уцепилась.
— Значит, вы хотите войти в этот дом? — спросила она.
— Только сунуть нос! — ухмыляясь, заметил чревовещатель.
Тогда она прислонилась спиной к решетке, став лицом к вооруженным до зубов бандитам, которым ночь придавала сходство с демонами, и тихим твердым голосом сказала:
— Ну, а я не хочу.
Они остолбенели от изумления. Чревовещатель, однако, все еще посмеивался. Она заговорила снова:
— Друзья! Слушайте меня внимательно. Не в том дело. Теперь я вам скажу. Если вы войдете в сад, если дотронетесь до решетки, я закричу, начну стучать в ворота, подыму народ, кликну полицейских, сделаю так, что вас захватят всех шестерых.
— С нее станется, — тихо сказал Тенардье Брюжону и чревовещателю.
Она тряхнула головой и прибавила:
— Начиная с моего папеньки!
Тенардье подошел к ней.
— Подальше от меня, старикан! — предупредила она.
Он отступил, ворча сквозь зубы: «Какая муха ее укусила?» И прибавил:
— Сука!
Она засмеялась злобным смехом.
— Как вам угодно, а все-таки вы не войдете. Я не сука, потому что я дочь волка. Вас шестеро, но что мне до того? Вы мужчины. Ну так вот: я женщина. И я вас не боюсь, не думайте. Говорят вам: вы — не войдете в этот дом, потому что мне это не нравится. Только подойдите, я залаю. Я вам уже объяснила: кэб — это я. Плевать мне на вас на всех. Идите своей дорогой, вы мне надоели! Проваливайте, куда хотите, а сюда не являйтесь, я запрещаю вам! Вы меня ножом, а я вас туфлей, мне все равно. Ну-ка попробуйте, подойдите! Расхохотавшись, она шагнула навстречу бандитам; вид ее был ужасен.