Через пять минут молодой бригадный генерал, при полной амуниции, вошел в комнату: лихорадочная деятельность кардинала передавалась всем, кто его окружал.
— Браво, принц! — похвалил Руффо, который иногда в шутку именовал Де Чезари прежним титулом. — Вы готовы?
— Всегда готов, ваше преосвященство, — отчеканил молодой человек.
— Тогда возьмите четыре линейных батальона пехоты, четыре полевые пушки, десять рот калабрийских егерей и эскадрон кавалерии, растянитесь по северному склону Везувия — тому, что обращен к Мадонне делл'Арко, — и постарайтесь до зари войти в Резину. Жители вас ждут: я их предупредил, и они готовы восстать, выступив на нашей стороне.
Затем он повернулся к маркизу.
— Маласпина, — сказал кардинал, — передайте бригадному генералу приказ и подпишите его за меня.
В эту минуту вошел капеллан, приблизился к кардиналу и шепнул ему на ухо:
— Ваше преосвященство, капитан Шипионе Ламарра прибыл из Неаполя и ожидает ваших приказаний в соседнем помещении.
— А, наконец-то, — отозвался кардинал, облегченно вздохнув. — Я опасался, не произошло ли с ним какого-нибудь несчастья. Скажите ему, что я сию минуту буду, а пока составьте ему компанию.
Руффо снял с пальца перстень и приложил свою печать к приказам, посылаемым от его имени.
Шипионе Ламарра, чьего прибытия кардинал, по-видимому, ждал с явным нетерпением, был тот самый гонец, через которого королева прислала ему свою хоругвь и которого она рекомендовала кардиналу как мастера на все руки.
Ламарра только что возвратился из Неаполя, куда Руффо посылал его, чтобы сговориться с одним из главарей заговора Беккеров — Дженнаро Таузано.
Тот разыгрывал из себя патриота, значился чуть ли не первым в списках членов всех республиканских клубов, но делал все это с единственной целью — быть в курсе дебатов; о содержании их он доносил кардиналу, состоя с ним в постоянной переписке.
В его доме хранилась часть оружия, что должно было пойти в ход в день осуществления роялистского заговора.
В его распоряжении были лаццарони с Кьяйи, Пие ди Гротта, Поццуоли и соседних кварталов.
Понятно, что кардиналу не терпелось получить от него ответ.
Он вошел в кабинет, где его ожидал Ламарра, переодетый в платье национального гвардейца.
— Ну что? — спросил Руффо еще в дверях.
— Что ж, ваше преосвященство, все идет так, как мы задумали. Таузано по-прежнему слывет одним из самых преданных патриотов Неаполя, и никому не приходит в голову его подозревать.
— Сделал он то, что я приказывал?
— Да, ваше преосвященство, все исполнено.
— Значит, он распорядился забросить веревки в подвальные отдушины домов, где живут вожаки патриотов?
— Именно. И ему очень хочется знать, зачем это было нужно; но я и сам не знаю и не мог просветить его на этот счет. Так или иначе, распоряжение вашего преосвященства выполнено в точности.
— Вы в этом уверены?
— Я своими глазами видел лаццарони за работой.
— Не передал ли вам Таузано пакета для меня?
— Разумеется, ваше преосвященство: вот он, как видите, обернутый вощеным полотном.
— Подайте его сюда.
Кардинал перочинным ножичком разрезал скреплявшую пакет бечевку и вытащил из обертки большую хоругвь, где был изображен он сам, на коленях молящий святого Антония, который обеими руками протягивал ему связку веревок.
— Это то, что нам надо, — проговорил кардинал, очень довольный. — А теперь мне нужен человек, способный распространить в Неаполе слух о чуде.
С минуту он молча обдумывал, кому бы доверить это поручение.
И вдруг он хлопнул себя по лбу.
— Пусть ко мне пришлют Фра Пачифико, — распорядился он.
Позвали Фра Пачифико; тот вошел в кабинет, и они с кардиналом провели там полчаса, запершись.
Потом люди видели, как монах прошел в конюшню, забрал оттуда Джакобино, и они вместе пустились по дороге к Неаполю.
Кардинал же вернулся в гостиную, послал во все концы еще несколько распоряжений и, не раздеваясь, бросился на постель, велев разбудить себя чуть свет.
Разбудили его на заре. За ночь посреди лагеря санфедистов, за воротами Нолы, воздвигли алтарь. Кардинал в пурпурном одеянии отслужил мессу во славу святого Антония: он надеялся провозгласить его покровителем города вместо святого Януария, ведь тот дважды сотворил чудо в пользу французов, проявил себя якобинцем и был именем короля лишен титула главнокомандующего неаполитанскими войсками.
После разжалования святого Януария кардинал долго искал ему преемника и наконец остановился на святом Антонии Падуанском.
Почему не на святом Антонии Великом, который своей жизнью куда больше заслуживал этой чести, чем Антоний Падуанский? Вероятно, кардинал опасался, как бы легенда о его искушениях, ставшая известной всем благодаря гравюрам Калло, да вдобавок и его странный выбор товарища по отшельничеству не умалили в глазах неаполитанцев достоинств святого.
Так или иначе, он предпочел Антония Падуанского, жившего на тысячу лет позже своего знаменитого тезки, и в час сражения счел нужным доверить святое дело именно ему.
Окончив служить мессу, кардинал все в том же пурпурном одеянии сел на коня и поскакал во главе первого военного отряда.
Санфедистская армия делилась на три дивизии. Одна из них спустилась через Каподикино для нападения на Капуанские ворота.
Вторая обогнула подножие Везувия по северному склону.
Третья двинулась по южному его склону.
Тем временем Чуди, Шьярпа и Панедиграно уже атаковали или должны были атаковать Скипани с фронта.
Тринадцатого июня около восьми часов утра с высоты замка Сант'Эльмо часовые увидели, как, поднимая облако пыли, приближается армия санфедистов.
Сейчас же три пушечных выстрела из Кастель Нуово возвестили тревогу и улицы Неаполя мгновенно опустели, словно улицы Фив, и онемели, будто улицы Помпеи.
Наступил торжественный час, ужасный и вселяющий трепет, когда встает вопрос о существовании отдельного человека, и еще более грозный и возвышенный, когда речь идет о жизни и смерти целого города.
Без сомнения, заранее отданный приказ гласил, что эти три выстрела послужат двойным сигналом, ибо едва замерли последние их отзвуки, как двое узников Кастель Нуово, приговоренных позавчера к смерти, услышали в коридоре, примыкавшем к их камере, шаги и лязг оружия.
Не говоря ни слова, они бросились в объятия друг к другу, потому что поняли: это пришли за ними и настал их последний час.