Когда молодой человек поглядел в подзорную трубу, ему показалось, будто англичане выгрузили четыре пушки крупного калибра и выставили батарею у Виллы — в месте, известном под названием Тюильри.
Через два часа в конце Кьяйи началась сильная канонада и ядра стали впиваться в стены Кастель делл'Ово.
Узнав, что лаццарони прошли через Вомеро к Мерджеллине, кардинал тем же путем послал им подкрепление, состоящее из русских и албанцев, а капитан Болл привез им пушки, которые можно было поднять вверх по улице Инфраската и спустить вниз по Вомеро.
Именно эта батарея и обстреливала Кастель делл'Ово.
Теперь, когда санфедисты захватили этот новый пункт, патриоты оказались окружены со всех сторон и легко было понять, что новая батарея, надежная опора санфедистов, может нанести Кастель делл'Ово величайший урон.
После пятого или шестого залпа Сальвато увидел, как от стены замка, словно от борта гигантского корабля, накрепко привязанного к берегу, отделилась шлюпка.
Ею управлял патриот; он заметил Сальвато на крепостной башне, по мундиру признал в нем одного из высших офицеров и показал ему издали письмо.
Сальвато велел отворить дверь потерны.
Через десять минут посланец стоял перед ним с письмом в руке.
Сальвато пробежал письмо и, поскольку оно имело важное значение для всех, проводил Луизу в ее комнату, спустился во двор, велел позвать коменданта Масса и находящихся в крепости офицеров и прочел им следующее:
«Мой дорогой Сальвато!
Я заметил, что Вы с таким же интересом, как и я, но не с такого удобного места следите за сценами, только что развернувшимися в Мерджеллине.
Не знаю, не мешает ли Вам Пиццофальконе, частью заслоняющий от Вас набережную Кьяйа, столь же отчетливо видеть то, что происходит в Тюильри; на всякий случай ставлю Вас об этом в известность.
Англичане выгрузили там четыре пушки, а русские артиллеристы установили батарею, которую охраняет батальон албанцев.
Слышите, как она чирикает?
Если она прощебечет так хотя бы сутки, то стоит лишь явиться новому Иисусу Навину с полудюжиной труб — и рухнут стены Кастелъ делл 'Ово.
Мне-то все равно, но женщины и дети, укрывшиеся в нем, принимают такую перспективу отнюдь не столь философски и каждый раз, как ядро ударяет в стену, разражаются воплями и стенаниями.
Вот вам картина довольно прискорбного положения, в каком мы пребываем. А вот что я беру на себя смелость Вам предложить, чтобы выйти из этого затруднения.
Лаццарони говорят, что, когда Господу Богу становится скучно там, наверху, он отворяет одно из небесных окон и глядит на Неаполь.
Так вот, мне почему-то кажется, что Господь скучает как раз сегодня, стало быть, он отворит одно из этих окон и поглядит на нас.
Попробуем сегодня вечером поразвлечь его представлением, которое должно быть ему весьма приятно (если я правильно представляю себе Господа Бога), — а именно, зрелищем того, как отряд порядочных людей дает трепку банде отпетых негодяев.
Что Вы на это скажете?
Со мною сотня гусаров, они жалуются, что у них затекли ноги; каждый сохранил по карабину и по две дюжины патронов, которые им не терпится пустить в ход.
Не откажите в любезности, передайте мое предложение Мантонне и патриотам из монастыря святого Mapтина. Если оно им подходит, пусть подадут нам сигнал ружейным залпом, и ровно в полночь мы с Вами соединимся и вместе отслужим мессу на площади Витториа.
Постараемся, чтобы эта месса была достойна кардинала!
Ваш искренний и преданный друг
Николино».
Последние слова письма заглушили аплодисменты.
Комендант Кастель Нуово захотел лично возглавить отряд, выделенный для ночной вылазки.
Однако Сальвато заметил ему, что его долг и общие интересы требуют, чтобы он оставался на своем посту и держал ворота открытыми для раненых на тот случай, если патриоты окажутся отброшенными назад.
Масса уступил настояниям Сальвато, которому в таком случае, бесспорно, выпадало на долю командование операцией.
— А теперь, — спросил молодой генерал, — нужен решительный человек, чтобы доставить копию этого письма генералу Мантонне?
— Я доставлю, — прозвучал чей-то голос.
И Сальвато увидел, что, раздвигая ряды, к нему пробирается тот самый генуэзский патриот, который отвозил письмо его отцу.
— Невозможно, — возразил он.
— Почему невозможно?
— Потому что не прошло и двух часов, как вы вернулись, вы, должно быть, на ногах не держитесь от усталости.
— Из этих двух часов час я проспал. Я отдохнул. Сальвато знал мужество и ум этого человека и потому не стал долее противиться. Он снял копию с письма Николино и передал генуэзцу, предупредив, что бумагу следует вручить Мантонне в собственные руки.
Посланец взял письмо и удалился.
Он пошел по переулку Страда Нуова, по улицам Монте ди Дио и Понте ди Кьяйа, наконец, по откосу Петрайо добрался до монастыря святого Мартина.
Находящихся там патриотов он застал в большой тревоге. Их неприятно поразила канонада, которую они слышали со стороны набережной Кьяйа. Узнав, что речь идет о попытке заставить эти пушки умолкнуть, все они, и первым Мантонне, согласились послать отряд в двести человек на помощь двум сотням калабрийцев, руководимым Сальвато, и двумстам гусарам из отряда Николино.
Не успели закончить чтение письма, как послышалась стрельба со стороны Джардини. Мантонне приказал немедленно выйти на помощь атакуемым. Но, прежде чем его люди добрались до подъема Сан Никола да Толентино, они увидели бегущих к главному штабу патриотов. Те рассказали, что батальон албанцев, неожиданно выскочив из переулка Васто, напал на малочисленный пост в Джардини и смел его превосходящими силами.
Албанцы никому не давали пощады, и лишь поспешное бегство спасло жизнь тем, кто принес эту весть.
Отряд возвратился в монастырь святого Мартина.
Положение было отчаянное, под угрозой оказался в особенности план, составленный на следующую ночь. Пути сообщения между обителью святого Мартина и Кастель делл'Ово были теперь перерезаны. Правда, оставалась надежда пробиться силой, но шум битвы насторожил бы тех, кого хотели застать врасплох.
Мантонне считал, что надо любой ценой и немедленно вернуть Джардини, но генуэзский патриот, относивший письмо, за которого Сальвато поручился как за человека редкого ума и истинного мужества, заявил, что берется к одиннадцати часам очистить всю улицу Толедо от лаццарони и обеспечить проход республиканцам. Мантонне потребовал, чтобы с ним поделились планом; генуэзец согласился, но при условии, что больше никто ничего не узнает. Переговорив с ним, Мантонне, казалось, заразился его уверенностью в успехе дела.