— Вы совершили какой-нибудь великий грех? — спросил он.
— Боюсь, что да! — отвечал монах.
— Вы знаете, — сказал кардинал, — что Церковь облекла меня большими правами.
Монах покачал головой.
— Монсиньор, — молвил он, — я верю, что наказание, наложенное человеком на самого себя, более угодно Богу, нежели покаяние, предписанное другими.
— А каким образом намерены вы совершить это путешествие?
— Пешком и собирая по пути подаяние.
— Это будет долгий и утомительный путь!
— У меня достанет сил.
— Это опасный путь!
— Тем лучше! Я не прочь отлупить по дороге кого-нибудь другого, а не беднягу Джакобино.
— Чтобы путешествие ваше не затянулось, вам придется время от времени просить у капитанов кораблей, чтобы вас переправляли по морю.
— Я обращусь к христианам, и когда скажу им, что иду поклониться Господу нашему Иисусу Христу, они мне не откажут.
— Но, может быть, вы все же предпочтете, чтобы я рекомендовал вас капитану какого-нибудь английского корабля, направляющегося в Бейрут или в Сен-Жан-д'Акр?
— Я не хочу ничего принимать от англичан, они еретики! — возразил Фра Пачифико с выражением неприкрытой ненависти.
— А больше вам их не в чем упрекнуть? — спросил кардинал, проницательно заглянув монаху в глаза.
— И потом, они повесили моего адмирала! — добавил Фра Пачифико, грозя кулаком в сторону британского флота.
— Это и есть тот грех, за который ты пойдешь к Гробу Господню просить им прощения?
— Прощения для себя!.. Не для них.
— Для тебя? — спросил Руффо с изумлением.
— Разве я им не споспешествовал? — возразил монах.
— Каким образом?
— Служа неправому делу. Кардинал улыбнулся.
— Значит, по твоему суждению, дело короля неправое?
— По моему суждению, не может быть правым дело, которое привело к казни моего адмирала. Сама справедливость, сама верность и честь — вот кем он был.
Лицо кардинала омрачилось, он подавил вздох.
— Недаром, — продолжал монах мрачным голосом, — Небеса сотворили чудо.
— Какое же? — спросил кардинал, которому уже доложили о странном видении, испортившем праздник на борту «Громоносного».
— Тело мученика поднялось со дна морского, где оно пребывало целых тринадцать дней, и явилось, дабы обвинить в смерти своей короля и адмирала Нельсона; и уж, конечно, Господь Бог не допустил бы этого, если бы казнь была справедливой.
Кардинал поник головой. Помолчав с минуту, он сказал:
— Понимаю. Значит, ты хочешь искупить невольное участие свое в этой казни?
— Именно так, монсиньор, и вот почему я прошу вас указать мне самый прямой путь к Святой земле.
— Самый прямой путь — это взойти на судно в Таранто и сойти в Бейруте. Но раз ты ничего не хочешь принимать от англичан…
— Ничего, монсиньор.
— Тогда вот каков твой маршрут… Хочешь, чтобы я тебе его записал?
— Я не умею читать; но не беспокойтесь, у меня хорошая память.
— Ну что ж. Ты пойдешь отсюда через Авеллино, Бене-венто, Манфредонию; в Манфредонии сядешь на судно и доплывешь до Скутари или Дельвины; ты пройдешь через Пиерию и прибудешь в Салоники, в Салониках сядешь на корабль, который доставит тебя в Смирну, или на Кипр, или в Бейрут. Из Бейрута три дня пути до Иерусалима Там ты спустишься к францисканскому монастырю, поклонишься святому Гробу Господню, испросишь прощения своему греху, а заодно и моему прегрешению.
— Неужели ваше преосвященство тоже совершили грех? — спросил Фра Пачифико, с удивлением глядя на кардинала.
— Да, великий грех, и Господь, читающий в сердцах людских, может быть, простит мне его, но потомки не простят никогда.
— Что же это за грех?
— Я восстановил на троне, который был низвергнут промыслом Небесным, клятвопреступного, глупого и жестокого короля. Иди, брат, иди! И молись за нас обоих!
Пять минут спустя Фра Пачифико верхом на своем осле уже ехал по дороге на Нолу — то был первый этап на пути его в Иерусалим.
Читатель помнит, что в день прибытия короля в бухту Неаполя английское ядро сбило трехцветное знамя, реявшее над замком Сант'Эльмо, и тотчас оно было заменено парламентёрским флагом.
Этот белый флаг вселил в короля столь прочные надежды, что он — как вы, вероятно, еще не забыли — написал в Палермо об ожидаемой на следующий день капитуляции форта.
Король ошибся; впрочем, форт не сдался на следующий день не по вине полковника Межана, надо отдать ему справедливость, а по вине самого короля.
Король так напугался вечером 10 июля при появлении трупа Караччоло, что весь следующий день оставался в постели, дрожа от лихорадки и отказываясь подняться на палубу. Тщетны были все заверения, что в согласии с его королевским дозволением тело уже в десять часов утра было похоронено в церкви Санта Лючия; он только качал головой, словно говоря: «Когда имеешь дело с таким молодцом, ничего нельзя знать наверняка».
За ночь место стоянки корабля переменили и бросили якорь между Кастель делл'Ово и Кастель Нуово.
Узнав об этом перемещении, король согласился выйти из каюты, но, перед тем как подняться на палубу, тщательнейшим образом расспросил всех, не видно ли чего-нибудь на поверхности воды.
Но нигде ничего не плавало, ни одна морщинка не нарушала зеркальной глади лазурного моря.
Король облегченно вздохнул.
Командующий войсками его величества короля Обеих Сицилии герцог делла Саландра ожидал его, чтобы вручить условия, на которых полковник Межан согласился сдать форт.
Вот эти условия:
«Статья 1
Французский гарнизон форта Сант'Эльмо сдастся в плен Его Сицилийскому Величеству и его союзникам и, после того как состоится формальный обмен военнопленными, не будет вести враждебных действий против держав, находящихся в настоящее время в состоянии войны с Французской республикой.
Статья 2
Английские гренадеры займут ворота форта в день капитуляции.
Статья 3
Французский гарнизон покинет форт на следующий день после капитуляции со своим оружием и снаряжением; выйдя из ворот крепости, он будет ждать себе в замену отряд португальских, английских, русских и неаполитанских войск, который сразу же после выхода французов займет форт. После этого французский гарнизон сдаст оружие.