Кюре церкви святой Анны нашел в церковных записях, что некий Джованни Шампионне, не имевший, правда, к главнокомандующему никакого отношения ни по возрасту, ни по родству, был там крещен. Он извлек этот акт на свет Божий, объявил генерала своим прихожанином, и народ, который уже не раз удивлялся легкости, с какой Шампионне владел неаполитанским наречием, нашел объяснение этому обстоятельству и пожелал непременно видеть во французском главнокомандующем своего соотечественника.
Это могло оказаться полезным; в интересах Франции
Шампионне не только не опроверг этот слух, но и поддерживал его. Вспоминая кровавые события Французской революции, он, постоянно способствовавший процветанию Неаполя своими благодеяниями, хотел оградить его от внутренних раздоров и ошибок во внешней политике. Его мечтой были филантропическая утопия и революционный переворот без арестов, изгнаний, казней. Вместо того чтобы, следуя завету Сен-Жюста, глубоко взрывать почву лемехом революционного плуга, он хотел пройтись по обществу бороной цивилизации.
Подобно тому как Фурье желал заставить все человеческие способности, даже дурные, содействовать достижению единой социальной цели, Шампионне хотел привлечь все классы общества к участию в его возрождении: духовенство, ослабив влияние насаждаемых им в народе предрассудков; дворянство, поманив его перспективой славного будущего при новом порядке; буржуазию, исполнявшую до сих пор лишь служебную роль, приобщив ее к высшей власти; людей свободных профессий — адвокатов, врачей, литераторов, артистов, — поощряя и награждая; наконец, лаццарони, просвещая их, предоставляя им приличный заработок и воспитывая в них доселе неизвестный им вкус к труду.
Такова была мечта Шампионне: все это он собирался сделать для будущего Неаполя; но грубая действительность неожиданно вторглась в его мирные замыслы, смешав все карты именно тогда, когда он, хозяин Неаполя, готовился потушить восстание в Абруцци, двинув мобильные колонны, организованные в Риме генералом Сент-Сюзанном, приказал Дюгему и Карафе выступить против того, кого считали наследным принцем, а Скипани направил против Руффо; сам же он, готовясь к походу на Реджо, намеревался вести мощную колонну на Сицилию.
Но в ночь с 15 на 16 марта Шампионне получил от Директории распоряжение явиться в Париж к военному министру. Верховный властитель Неаполя, любимый, и уважаемый всеми, достигший истинного могущества, которое мог с легкостью сохранять и впредь, этот человек, которого обвиняли в честолюбии и захватах, как римлянин героических времен, склонился перед полученным приказом и, обернувшись к Сальвато, стоявшему в эту минуту рядом, сказал ему:
— Я уезжаю довольный, потому что уплатил моим солдатам жалованье за пять прошедших месяцев, которое им были должны; я заменил их оборванные мундиры новыми; у них есть по паре хороших сапог, и они получают хлеб, лучше которого не ели никогда в жизни.
Сальвато прижал его к сердцу.
— Дорогой генерал, — сказал он, — вы один из мужей Плутарха.
— И все же, — прошептал Шампионне, — осталось еще сделать многое, чего мой преемник, вероятно, не сделает. Но кто доходит до конца своей мечты? Никто.
Потом он со вздохом прибавил, вынимая часы:
— Уже час ночи. Я не буду спать, мне еще надо многое успеть до отъезда. Будьте у меня завтра в три, дорогой Сальвато, и сохраните то, что со мною случилось, в абсолютной тайне.
На другой день, ровно в три часа, Сальвато явился во дворец Ангри. Ничто не указывало на предстоящий отъезд. Шампионне, как всегда, работал в своем кабинете; увидев входящего, он поднялся и протянул ему руку.
— Вы точны, мой дорогой, и я благодарю вас за эту обязательность. Сейчас, если пожелаете, мы совершим с вами небольшую прогулку.
— Пешком? — спросил Сальвато.
— Да, пешком, — ответил Шампионне. — Пойдемте.
В дверях генерал остановился и бросил последний взгляд на свой кабинет, где он жил в течение двух месяцев, где задумал, декретировал и исполнил столько великих дел.
— Говорят, что у стен есть уши. Если они имеют и голос, заклинаю их говорить и засвидетельствовать, видели ли они здесь хоть один поступок, который не был бы направлен на благо человечества, с тех пор как я открыл эту дверь как главнокомандующий и до этого мгновения, когда я закрываю ее как обвиняемый.
И с улыбкой, опираясь на руку Сальвато, он затворил дверь и спустился по лестнице.
Генерал со своим адъютантом прошли по улице Толедо до Бурбонского музея, спустились по улице Студи, пересекли площадь Пинье и, следуя по улице Фориа, достигли Поджореале.
Там Шампионне ожидала карета; весь эскорт генерала составлял его камердинер Сципион, сидевший на козлах.
— Дорогой мой Сальвато, — сказал генерал, — пришел час нам расстаться. Меня утешает то, что, отправляясь в скверную дорогу, я, по крайней мере, вас оставляю на хорошем пути. Увидимся ли когда-нибудь? Едва ли. Во всяком случае, вы были для меня больше чем другом, вы были мне почти сыном, и я прошу вас: сохраните обо мне память.
— О, навсегда! Навсегда! — прошептал Сальвато. — Но к чему эти дурные предчувствия? Вас просто отзывают. Вот и все.
Шампионне вынул из кармана газету и передал Сальвато. Тот развернул ее. Это был «Монитёр». Молодой человек прочел следующие строки:
«Ввиду того, что генерал Шампионне применил власть и силу, чтобы воспрепятствовать действиям нашего уполномоченного комиссара Фейпу, и, следовательно, открыто восстал против правительства, гражданин Шампионне, дивизионный генерал, командующий Неаполитанской армии, будет подвергнут аресту и предстанет перед военным судом по обвинению в нарушении законов» 33 .
— Видите, дорогой друг, — произнес Шампионне, — все гораздо серьезнее, чем вы думаете.
Сальвато вздохнул и пожал плечами.
— Генерал, — сказал он, — я могу утверждать лишь одно: если вы будете осуждены, то на свете окажется город, который превзойдет Афины своей неблагодарностью, и этим городом будет Париж.
— Увы! — заметил Шампионне. — Я бы утешился, если был бы Фемистоклом. И, прижав Сальвато к груди, он бросился в карету.
— Значит, вы едете один, без сопровождения? — спросил Сальвато.
— Обвиняемых бережет Бог, — ответил Шампионне. Друзья обменялись последними прощальными знаками, и карета тронулась.
Генерал Шампионне принимал такое большое участие в событиях, только что нами рассказанных, и оставил по себе в Неаполе столь великую память, что мы, сопровождая его во Францию, не можем не проследить до конца его славную жизнь, которая, впрочем, была недолгой.
Когда он проезжал через Рим, его ожидала там последняя овация; римский народ, которому он даровал свободу, поднес ему полный комплект военного снаряжения: оружие, мундир и коня, присовокупив памятную надпись: