Мы умалчиваем о писаре, постоянно сопровождавшем Ванни и из уважения к фискальному прокурору хранившем в его присутствии полное молчание, так что Николино даже показалось, будто это не живой человек, а всего лишь тень Ванни, которую по его приказанию нарядили писарем, но не для того, чтобы сберечь государству причитающееся этому мелкому чиновнику жалованье, как можно было бы подумать, а просто затем, чтобы всегда иметь под рукою секретаря для записи показаний.
Пытка не применялась в Неаполе, да и во всем Королевстве обеих Сицилии с тех пор, как дон Карлос вступил на неаполитанский престол, то есть целых шестьдесят пять лет, а теперь маркиз Ванни будет иметь честь возобновить ее, притом применительно не к anima vili, а к члену одной из знатнейших семей Неаполя.
Ради большей торжественности этого события коменданту замка дону Роберто Бранди было приказано обновить оборудование старинного зала пыток. У Роберто Бранди, ревностного слуги короля, за два года до этого случилась большая неприятность: из замка бежал Этторе Карафа, и теперь, желая доказать преданность монарху, комендант весьма точно исполнил все распоряжения фискального прокурора. Когда ему доложили о прибытии Ванни, он поспешил ему навстречу и с горделивой улыбкой сказал:
— Пожалуйте! Надеюсь, вы будете довольны мною.
Он проводил Ванни в зал, где все было отделано заново ради Николино Караччоло, и не подозревавшего, что из-за него на орудия пытки израсходована непомерная сумма в семьсот дукатов, из которых, как принято в Неаполе, половину комендант положил себе в карман.
Ванни, предшествуемый доном Роберто и сопровождаемый писарем и палачом с двумя помощниками, спустился в это средоточие страданий и, подобно тому как полководец перед сражением обозревает место, где произойдет битва, отмечая холмы и овраги, которые могут послужить ему для победы, одно за другим осмотрел орудия пытки. Большинство из них происходило из арсеналов инквизиции, ведь ее архивы доказывают, что аскетические умы особенно изобретательны по части приспособлений, способных привести человека в отчаяние и ужас.
Каждое орудие этой коллекции находилось на своем месте и, главное, было вполне готово к употреблению.
Оставив маэстро Донато и двух его подручных в этом зловещем зале, освещенном только факелами, прикрепле-ными к стенам железными скобами, Ванни прошел в соседнее помещение, которое было отделено от зала пыток железной решеткой, прикрытой черным саржевым занавесом; свет факелов, видимый сквозь занавес, казался здесь еще более зловещим.
Помещение это, где прежде заседал тайный суд, пустовало с того же времени, что и зал пыток, а теперь также было приведено в порядок усердным доном Роберто. Здесь не было ничего особенного, если не считать отсутствия малейшего источника дневного света; вся обстановка комнаты состояла из стола, покрытого зеленой скатертью; на столе, освещенном двумя пятисвечными канделябрами, были приготовлены бумага, перья и чернильница.
У стола стояло кресло, а с другой стороны, напротив кресла, — скамья для подсудимого; рядом со столом, который можно было бы назвать почетным и предназначенным, по-видимому, для судьи, стоял столик для секретаря.
Над креслом судьи высилось большое, высеченное из дуба распятие; лицо Христа можно было принять за шедевр, созданный могучим резцом Микеланджело; черты Спасителя были столь суровы, что возникало сомнение, зачем он здесь: чтобы поддержать невиновного или устрашить преступника?
Единственная лампа, подвешенная к потолку, освещала эту жуткую агонию, и казалось, тут не Христос умирает со словами всепрощения на устах, а злой разбойник испускает последний вздох вместе с последним богохульством.
Фискальный прокурор осмотрел все это молча, а дон Роберто, не слыша похвалы, на которую он считал себя вправе рассчитывать, с беспокойством ждал хоть какого-нибудь знака одобрения. Впрочем, от долгого ожидания такой знак становился особенно лестным. Ванни, наконец, безоговорочно похвалил всю эту зловещую декорацию и пообещал почтенному коменданту доложить королеве о том, с каким рвением дон Роберто старался ей услужить.
Ободренный похвалой человека, столь опытного в этих делах, комендант робко выразил пожелание, чтобы королева как-нибудь посетила замок Сант'Эльмо и собственными глазами осмотрела великолепный зал пыток, куда более интересный, по его мнению, чем музей Каподимонте; но Ванни, хоть и пользовался бесспорным доверием ее величества, не решился пообещать достопочтенному собеседнику такую монаршую милость, и тому пришлось, сокрушенно вздохнув, удовлетвориться заверением, что королеве будет подробно рассказано об его усердии и о достигнутом успехе.
— А теперь, дорогой комендант, — сказал Ванни, — поднимитесь наверх и пришлите сюда заключенного без кандалов, но под надежной охраной. Надеюсь, что вид этого зала наведет его на более благоразумные мысли, чем те, в каких он путался до сего времени. Само собою разумеется, — непринужденно добавил Ванни, — что, если вам интересно наблюдать пытку, вы можете и сами прийти вместе с узником. Для умного человека, подобного вам, будет, быть может, интересно понаблюдать, как я стану руководить этой процедурой.
Дон Роберто пылко выразил фискальному прокурору благодарность за любезное разрешение и сказал, что с удовольствием воспользуется им. Затем, отвесив низкий поклон, он удалился, чтобы выполнить полученное распоряжение.
Едва только король, как мы видели, по знаку ливрейного лакея покинул столовую, чтобы встретиться у себя в кабинете с кардиналом Руффо, как все гости, обуреваемые различными чувствами (словно он был единственным связующим их звеном), поспешили отправиться по домам. Капитан Де Чезари проводил престарелых принцесс, которые были в отчаянии от мысли, что, после того как им пришлось спасаться от революции сначала из Парижа, потом из Рима, теперь, вероятно, придется бежать и из Неаполя от все того же преследующего их врага.
Королева сказала сэру Уильяму, что после известий, которые только что сообщил ее муж, она особенно нуждается в близком друге и поэтому желает оставить Эмму Лайонну при себе. Актон вызвал своего секретаря Ричарда и поручил ему выяснить, ради чего или ради кого король удалился в свои апартаменты. Герцог д'Асколи, восстановленный в своем звании камергера, в королевском мундире, увешанном орденами и другими знаками отличия, отправился вслед за монархом, чтобы осведомиться, не нуждается ли король в его услугах. Князь Кастельчикала велел подать ему экипаж: он торопился в Неаполь, чтобы позаботиться как о безопасности своих друзей, так и о своей собственной, ибо успехи французских якобинцев могли придать смелости якобинцам неаполитанским. Сэр Уильям Гамильтон отправился домой писать донесение английскому правительству, а Нельсон, подавленный мрачными мыслями, ушел в комнату, которую деликатно выбрала для него королева, — она была расположена неподалеку от той, где ночевала Эмма, когда Каролина оставляла ее при себе, еcли только обе подруги не оказывались в одной и той же спальне, в одной и той же постели.