Но при виде того, как бойцы Пронио уродуют убитых, как горожане приканчивают раненых, краска стыда залила лица республиканцев, они ободрились, с криками об отмщении вновь заняли Сульмону и стали отвечать на стрельбу как из окон, так и из-за угла.
Между тем Пронио и его товарищи, притаившись в проемах дверей, спрятавшись в проулках, открыли бешеную стрельбу, так что французам, пожалуй, пришлось бы отступить вторично, когда до слуха их донеслась ожесточенная перестрелка с другого конца города.
То были Дюгем и его люди: они поспешили на помощь, услышав выстрелы, обошли Сульмону и напали на Пронио с тыла.
Пронио, с двумя пистолетами в руках, бросился к своему арьергарду, сплотил его, оказался лицом к лицу с Дюгемом и выстрелом ранил генерала в руку. Один из республиканцев бросился с поднятой саблей на Пронио, но тот выстрелил еще раз, убил француза, подобрал ружье и во главе своего отряда стал отходить. Обороняясь, Пронио на местном наречии дал своим бандитам распоряжение, которое французы не могли понять. Приказ заключался в том, чтобы, отступая, бежать врассыпную по всем проулкам и как можно скорее скрыться в горах. В одни миг городок опустел. Жители, стрелявшие из домов, бежали через сады. Французы оказались хозяевами Сульмоны, но честь эта была невелика, ведь разбойникам пришлось драться одному против десяти. Они были побеждены, зато нанесли республиканцам тяжелый урон. Вот почему эта стычка воспринималась в Неаполе как триумф.
А Фра Дьяволо с сотней товарищей после взятия Гаэты, которая позорно сдалась, храбро защищал мост через Гарильяно, когда его атаковал адъютант Гудель с пятьюдесятью республиканцами; генерал Рей, не зная об участии разбойников в деле, послал своих людей с приказом захватить мост. Французы были отброшены, а Гудель, командир батальона, и несколько раненых офицеров и солдат, оставшихся на поле сражения, были подобраны полуживыми, привязаны к деревьям и сожжены на медленном огне под восторженные вопли населения Миньяно, Сессы и Теано, под исступленную пляску женщин, которые при таких обстоятельствах всегда превосходят мужчин в жестокости.
Фра Дьяволо сначала попытался воспрепятствовать этим убийствам, этим мучительным расправам. Из чувства жалости он разрядил свои пистолеты и карабин в раненых. Но по тому, как хмурились мужчины, как извергали проклятия женщины, он понял, что такие человеколюбивые поступки могут подорвать его популярность. Он отошел от костров, на которых мучились республиканцы, и хотел увести от них Франческу, но его возлюбленная не захотела ничего упустить из этого жуткого зрелища. Она вырвалась из его рук и стала вопить и плясать еще более неистово, чем другие женщины.
Что же касается Маммоне, он остановился у Капистрелло перед Сорой, между озером Фучино и рекой Лири.
Ему доложили, что вдали, на спуске от истоков Лири, появился офицер во французской форме и при нем провожатый.
— Приведите их обоих ко мне, — сказал Маммоне. Через пять минут оба стояли перед ним. Провожатый обманул доверившегося ему офицера и, вместо того чтобы отвести его к генералу Лемуану, которому офицер должен был доставить приказ Шампионне, повел его к Гаэтано Маммоне.
То был Клэ — один из адъютантов главнокомандующего.
— Ты подоспел вовремя, — сказал ему Маммоне, — мне как раз захотелось пить.
Мы знаем, каким напитком Маммоне имел обыкновение утолять жажду. Адъютант ничего не сказал, ни о чем не просил, не пытался пробудить в своем мучителе жалость; он знал, в руки какого людоеда попал, и, по примеру античных гладиаторов, думал лишь о том, как достойно умереть.
Маммоне приказал снять с адъютанта мундир, жилет, галстук и рубашку, скрутить ему руки и привязать к дереву.
Потом он, чтобы не промахнуться, пальцем нащупал у него сонную артерию и вонзил в нее кинжал.
Смертельно раненный, адъютант не вскрикнул, не застонал.
Как из всякой артерии, кровь хлынула из раны фонтаном.
Маммоне припал губами к шее адъютанта, как когда-то к груди герцога Филомарино, и с наслаждением стал пить жидкую плоть, именуемую кровью.
Потом, утолив жажду, в то время как пленник все еще содрогался, Маммоне перерезал веревки, которыми тот был привязан к дереву, и потребовал пилу.
Ему ее тотчас подали.
Желая пить кровь из сосуда, соответствующего напитку, Маммоне распилил череп умиравшего вдоль бровей и над мозжечком, вынул мозг, образовавшуюся жуткую чашу вымыл кровью, которая все еще текла из раны, подобрал кверху волосы и связал их веревкою, чтобы поднять этот чудовищный сосуд, как поднимают за ножку бокал; тело он приказал раскромсать на куски и бросить псам.
Потом, узнав из донесений лазутчиков, что по дороге в Тальякоццо движется небольшой отряд республиканцев, человек в тридцать или сорок, он приказал спрятать оружие, нарвать цветов и оливковых ветвей, дать женщинам в руки цветы, а оливковые ветви — мужчинам и юношам, направиться навстречу французам и предложить офицеру, командовавшему отрядом и его солдатам принять участие в празднике, который жители Капистрелло, сплошь патриоты, устраивают в их честь.
Посланцы ушли, распевая песни. Все двери в домах распахнулись; на площади мэрии был накрыт большой стол; сюда принесли вино, хлеб, мясо, окорока, сыр.
Другой стол был накрыт для офицеров в здании мэрии; окна из этой комнаты выходили на площадь.
Неподалеку от села посланцы встретились с небольшим отрядом, которым командовал капитан Тремо 96 . Переводчик-предатель, служивший отряду проводником, объяснил республиканскому капитану, чего именно хотят эти мужчины, дети и женщины, вышедшие ему навстречу с цветами и оливковыми ветвями в руках. Капитан был человек отважный и прямодушный, ему и в голову не пришла мысль о предательстве. Он поцеловал милых девушек, которые поднесли ему цветы, приказал маркитантке откупорить бочонок с водкой. Стали пить за здоровье генерала Шампионне, за успехи Французской республики, потом, взявшись под руки и распевая «Марсельезу», направились в селение.
Гаэтано Маммоне вместе с остальными жителями ожидал их у въезда в селение: там французов встретили восторженными возгласами. Опять стали брататься и под радостные крики направились к мэрии.
Здесь, как мы уже знаем, были накрыты столы; приборов поставили по числу солдат. Внутри здания обед подали или, вернее сказать, должны были подать нескольким офицерам и муниципальным чиновникам, под видом которых выступали Гаэтано Маммоне и главные его подручные.
Солдаты, в восторге от такого приема, составили ружья в козлы шагах в десяти от накрытого стола; женщины приняли у них сабли, и ребятишки затеяли с ними игру в войну; потом все уселись, откупорили бутылки, наполнили стаканы.