— О, это они разрешат! — воскликнула Нина с поспешностью, которая открыла бы Луизе глаза, имей она хоть малейшее подозрение о том, что творится в сердце девушки.
Затем, умерив свой пыл она добавила:
— А для меня всегда будет честью и удовольствием выполнять поручения моей госпожи.
— Хорошо, Нина, если так, то, хотя я и привыкла к вашим услугам, вы останетесь здесь, — сказала молодая женщина. — Быть может, наше отсутствие продлится недолго. Но тем, кто придет повидать меня, когда нас уже здесь не будет, — запомните, Нина, мои слова хорошенько, — вы скажете, что долг повелел моему мужу следовать за принцем, а мне долг жены повелел следовать за супругом; вы скажете, потому что понимаете это лучше, чем кто-нибудь другой, ведь вы сами не хотите уезжать из Неаполя, — скажете также, что я страдаю, покидая мой дом, что глаза мои устали от слез, которые я проливаю впервые, и в час отъезда я скажу свое последнее прости каждой комнате в этом доме и каждой вещи. И когда будете говорить о моих слезах, вы скажете, что они были непритворны, ведь вы сами видите, что я плачу.
И молодая женщина разрыдалась.
Нина смотрела на нее с какой-то тайной радостью, пользуясь тем, что Луиза, закрыв глаза платком, не могла в эту минуту видеть выражения, промелькнувшего на ее лице.
— А если… — на мгновение она заколебалась, — если придет синьор Сальвато, что мне сказать ему?
Луиза открыла лицо.
— Скажи, что я люблю его вечно, что эта любовь будет длиться, пока я живу, — произнесла она с божественной ясностью взгляда. — А теперь пойди передай Микеле, чтобы он не уходил: мне нужно поговорить с ним перед отъездом; я надеюсь, что он проводит меня до лодки.
Нина удалилась.
Оставшись одна, Луиза прижалась лицом к подушке, лежавшей на кровати, и, поцеловав оставшуюся там впадину, в свою очередь вышла из комнаты.
Пробило три часа, и кавалер Сан Феличе, с присущей ему точностью, которую ничто не могло нарушить, появился на пороге столовой из дверей своего рабочего кабинета. Одновременно с ним вышла из своей спальни и Луиза.
Микеле в ожидании стоял на крыльце у входной двери.
Кавалер обвел комнату глазами.
— Где же Микеле? — спросил он. — Я надеюсь, он никуда не ушел?
— Нет, — ответила Луиза, — вот он. Входи же, Микеле! Кавалер зовет тебя, и мне тоже нужно поговорить с тобою!
Микеле вошел.
— Ты знаешь, что сделал этот молодец? — обратился Сан Феличе к Луизе, положив руку на плечо Микеле.
— Нет, — сказала молодая женщина, — но, наверное, что-нибудь хорошее, я в этом уверена. — И добавила меланхолически: — В Маринелле его зовут Микеле-дурачок, но дружба, которую он к нам питает, по крайней мере на мой взгляд, заменяет ему разум.
— Черт возьми! — воскликнул Микеле. — Вот это славно!
— Это истина, о которой едва ли стоит говорить, — продолжал Сан Феличе с доброй улыбкой, — я был так расстроен, входя сегодня, когда вернулся домой, что ничего тебе не рассказал. А ведь он спас мне жизнь!
— Полноте! — запротестовал Микеле.
— Спас жизнь! Но как это? — воскликнула Луиза внезапно изменившимся голосом.
— Представь себе, нашелся такой шутник, который захотел заставить меня поцеловать голову этого несчастного Феррари и, когда я отказался, назвал меня якобинцем. А сейчас опасно иметь такую кличку. Слово возымело свое действие. Микеле бросился между мной и толпою и поиграл немного саблей. Тот молодчик убрался, как мне показалось, бормоча угрозы. Что же все-таки он мог иметь против меня?
— Против вас — ничего. Вероятно, он просто обозлился, увидя ваш дом. Вспомните, что вы рассказывали доктору Чирилло про убийство, которое происходило под вашими окнами в ночь с двадцать второго на двадцать третье сентября. Видимо, это один из тех пяти-шести мерзавцев, которым так здорово досталось от их жертвы.
— А-а! Так это возле моего дома он получил шрам под глазом?
— Вот именно!
— Мне понятно, что это место могло вызвать у него неприятные воспоминания. Но сам-то я тут при чем?
— Разумеется, ни при чем. Но если у вас будет когда-нибудь дело в квартале Старого рынка, я вам скажу: «Синьор кавалер, пожалуйста, не ходите туда без меня!»
— Это я тебе обещаю. А сейчас, мой мальчик, обними свою сестру и садись с нами за стол.
Микеле привык к тому, что время от времени Сан Феличе и Луиза оказывали ему эту честь, и принял приглашение без всяких отговорок, тем более сейчас, когда, получив чин капитана, он поднялся по социальной лестнице на несколько ступенек, приблизившись тем самым к своим благородным друзьям.
Около четырех часов пополудни на улице у калитки остановилась карета и Нина отворила дверь секретарю герцога Калабрийского, который прошел с кавалером в его кабинет и почти тотчас же вышел.
Микеле сделал вид, что ничего не заметил.
Выйдя из кабинета с секретарем принца и проводив его, кавалер сделал Луизе знак, без слов спрашивая, может ли он довериться Микеле.
Луиза, знавшая, что Микеле готов умереть за нее также, как и за Сан Феличе, и даже с еще большей готовностью, ответила утвердительно.
Кавалер с минуту молча смотрел на юношу.
— Мой дорогой Микеле, — сказал он, — ты должен обещать нам, что бы ни случилось, ни единым словом не выдать тайны, которую мы собираемся тебе доверить.
— О-о! А ты знаешь эту тайну, сестрица?
— Да.
— И нужно о ней молчать?
— Ты слышал, что сказал кавалер? Микеле перекрестил себе рот.
— Говорите. Это, как если бы Беккайо отрезал мне язык.
— Хорошо, Микеле. Сегодня вечером все уезжают.
— Как все! Кто же это?
— Король, королева, королевская семья, мы сами. Глаза Луизы наполнились слезами. Микеле бросил на нее быстрый взгляд и увидел эти слезы.
— И куда уезжают?
— На Сицилию. Лаццароне покачал головою. Кавалер вздохнул.
— Я не имею чести быть советчиком его величества, — сказал Микеле, — но если бы я им был, то сказал бы: «Государь, вы делаете ошибку».
— Ах, почему у него нет таких честных советчиков, как ты, Микеле!
— Ему говорили об этом, — возразил кавалер, — говорил и адмирал Караччоло, и кардинал Руффо; но королева боялась, господин Актон боялся, князь Кастельчикала боялся, и после сегодняшнего убийства король решил уехать.
— О-о! — воскликнул Микеле. — Теперь я начинаю понимать, почему среди убийц я видел Паскуале Де Симоне и Беккайо. Что до фра Пачифико, то бедняга, так же как и его осел, просто не знал, зачем он там оказался!