— Итак, году в тысяча семьсот семьдесят первом, как вы сказали, Джузеппе Пальмиери покинул Неаполь с дипломом доктора в кармане и с непререкаемой славой искусного специалиста, удачно излечившего сложнейших больных.
Он был влюблен в девушку из Ларино по имени Луиза Анджолина Ферри. Помолвленные пред разлукой, они три года хранили верность друг другу. После возвращения жениха главным радостным событием должна была стать свадьба.
Но за время его отсутствия произошло нечто весьма прискорбное: в Анджолину Ферри влюбился граф Молизе.
Вы, жители этих мест, лучше меня знаете, что представляют собою наши провинциальные бароны и какие права, по их представлению, дает им их феодальная власть; одно из этих прав заключалось в том, что барон мог по собственной прихоти позволить или запретить своим вассалам жениться.
Однако ни Джузеппе Пальмиери, ни Анджолина Ферри не были вассалами графа Молизе. Оба родились свободными и зависели только от самих себя. Более того, отец мой по своему богатству был почти равен графу.
Тот пустил в ход все — и угрозы, и обещания, лишь бы добиться благосклонности Анджолины; все это разбивалось о незыблемое целомудрие девушки, само имя которой, казалось, было символом его.
Однажды граф устроил пышное празднество и пригласил на него Анджолину. Во время этого празднества, которое должно было проходить не только в замке, но и в садах графа, брат графа, барон Боиано, собирался похитить девушку и увезти ее в Драгонарский замок, что по ту сторону реки Форторе.
Но Анджолина, приглашенная, как и все дамы из Ларино, на это празднество, не пожелала принять в нем участие, сославшись на нездоровье.
На другой день, окончательно потеряв чувство меры, граф Молизе поручил своим campieri 16 похитить девушку. Они уже начали ломать дверь, выходящую на улицу, так что Анджолина едва успела убежать через сад и скрыться во дворце епископа — в месте вдвойне священном: и само по себе, и благодаря близости дворца к собору.
На этих двух основаниях оно давало право убежища.
Вот как сложились обстоятельства к тому времени, когда Джузеппе Пальмиери возвратился в Ларино.
Епископская кафедра в то время была свободна. Епископа заменял викарий, друживший с семьей Пальмиери. Джузеппе обратился к нему, и венчание состоялось тайно в епископской часовне.
Граф Молизе узнал об этом, но, как ни был взбешен, вынужден был посчитаться со святостью места; однако он расставил вокруг епископского дворца вооруженных людей, наказав им следить за всеми входящими, а особенно — выходящими из дворца.
Отец понимал, что люди эти охотятся главным образом за ним и что если жена его рискует в данном случае честью, то сам он рискует жизнью. Нашим феодалам ничего не стоит совершить преступление. Будучи уверен в безнаказанности, граф Молизе уже давно перестал вести счет убийствам, которые он совершил собственными руками или руками своих сбиров.
Графские подручные следили зорко; ходили слухи, что за живую Анджолину обещают десять тысяч дукатов, за мертвого отца — пять тысяч.
Некоторое время отец прятался во дворце, но, к несчастью, он был не из тех, кто готов долго терпеть такое положение. Джузеппе Пальмиери надоела эта неволя, и в один прекрасный день он решил покончить со своим гонителем.
А граф Молизе имел обыкновение каждодневно за час — за два до «Ave Maria» 17 отправляться в коляске к монастырю капуцинов, расположенному в двух милях от города. Доехав до монастыря, он неизменно приказывал кучеру возвращаться домой, и экипаж легкой рысцой, почти шагом, отправлялся в обратный путь.
На полдороге от Ларино до монастыря находится источник святого Пардо, покровителя тех мест, а вокруг него — живая изгородь и заросли.
Джузеппе Пальмиери вышел из епископского дворца, переодевшись монахом, и таким образом перехитрил всех своих сторожей.
Под рясой он прятал две шпаги и пару пистолетов.
Он добрался до источника, и место это показалось ему подходящим; тут он остановился и спрятался за живой изгородью. Проехала коляска графа — он ее пропустил; у него в запасе был еще целый час.
Полчаса спустя он услышал стук возвращающегося экипажа; он скинул с себя рясу и остался в обычной свой одежде.
Коляска приближалась.
Одной рукой он вынул шпаги из ножен, в другую взял заряженные пистолеты и стал посреди дороги.
Заметив впереди человека и подозревая его в дурных намерениях, кучер направил коней по боковой дорожке, но отцу ничего не стоило в несколько прыжков снова преградить им путь.
«Кто ты такой и что тебе надо?» — спросил граф, приподнявшись в экипаже.
«Я Джузеппе Маджо Пальмиери, и нужна мне твоя жизнь», — отвечал отец.
«Стегни этого негодяя хлыстом по физиономии и поезжай дальше», — приказал граф кучеру.
И он снова развалился в коляске.
Кучер размахнулся, но прежде чем кнут успел коснуться отца, выстрел из пистолета сразил возницу.
Тот рухнул с козел на землю.
Лошади замерли на месте. Отец подошел к экипажу и распахнул дверцу.
«Я тут не для того, чтобы убить тебя, хоть и имею на это право, так как законно обороняюсь, но для того, чтобы честно драться с тобою. Выбирай: вот две шпаги равной длины, вот два пистолета. Из них только один заряжен. Это будет поистине суд Божий».
И он протянул графу в одной руке шпаги, в другой — пистолеты.
«С вассалами не дерутся, — возразил граф. — Их бьют».
И, размахнувшись, он ударил отца тростью по лицу.
Отец схватил заряженный пистолет и в упор выстрелил графу в сердце.
У графа не вырвалось ни малейшего звука, он не сделал ни единого движения: он был мертв.
Отец опять надел рясу, вложил шпаги в ножны, зарядил пистолеты и возвратился в епископский дворец так же беспрепятственно, как и вышел из него.
Что же касается лошадей, они, почувствовав свободу, тронулись с места и, отлично зная дорогу, по которой бежали два раза в день, сами возвратились к графскому дворцу. Но — странное дело! — вместо того чтобы остановиться У деревянного моста, ведущего к воротам замка, они, словно понимая, что везут не живого, а мертвеца, продолжали бежать и остановились у паперти церквушки святого Франциска, где граф, как он не раз говорил, хотел быть погребен.
И действительно, семья графа, зная об этом его желании, похоронила его здесь и воздвигла ему гробницу.
Происшествие это наделало много шуму; вражда, разгоревшаяся между графом и отцом, была общеизвестна, и, разумеется, все сочувствовали отцу и были убеждены, что убийство совершено им. А отец, словно ему самому хотелось, чтобы в этом никто не сомневался, послал десять тысяч франков вдове кучера.