XXX. ДВА БРАТА
Ассунта оказалась права, уповая на святого Франциска: отец ее и братья взяли поистине чудесный улов.
Когда рыбаки начали выбирать сети, они показались им такими тяжелыми, что возникло предположение — не зацепились ли снасти за подводную скалу, однако они не чувствовали того непреодолимого сопротивления, какое может оказывать камень, лежащий на морском дне, и стали опасаться уже иного явления, которое порой случается и неизменно служит грустным предзнаменованием для тех, кто с ним столкнется: они стали беспокоиться — не попался ли в сети труп какого-нибудь самоубийцы или утопленника, погибшего случайно.
Но, по мере того как они приближались к берегу, рыбаки стали чувствовать копошение и рывки, указывавшие на то, что в сетях — живые существа, и притом очень сильные, которые пытаются, но все же не могут освободиться.
Вскоре на поверхности моря появились брызги и послышались всплески — это пленники, поняв свое положение, делали отчаянные усилия разорвать тенета или выпрыгнуть из них.
Дженнаро и Гаэтано вошли в воду, а старик и Луиджи, собрав все силы, старались укротить бунтующую добычу; наконец первым двум удалось обойти сети и, хотя воды им было по горло, справиться с нею.
По их возгласам и жестам было легко понять, что святой Франциск щедро помог им.
Происходило это в заливе, против улицы Нуова, возле большого дома, что одной стороной выходит на набережную, а другой — на улицу Сант'Андреа дельи Скопари.
Дом этот, известный под названием дворца делла Торре, действительно принадлежал герцогу, носившему это имя.
Так как мы собираемся рассказать о подлинно исторических событиях, нам приходится привести некоторые подробности, касающиеся здания, где эти события произошли, и людей, живших в нем.
У окна второго этажа стоял молодой человек лет двадцати шести — двадцати восьми, одетый по последней парижской моде, если не считать того, что вместо сюртука с пелеринками или фрака с длинными фалдами и высоким стеганым воротничком, какие носили в то время, на нем был элегантный бархатный халат алого цвета, застегнутый на груди шелковыми брандебурами. Черные волосы, уже давно не знавшие пудры и подстриженные, вились сами собою, образуя локоны; тонкая батистовая сорочка, украшенная изящным кружевным жабо, слегка приоткрывалась, обнаруживая юношескую шею, белую, словно у женщины; руки у него были белые, изящные — признак аристократизма; на мизинце левой руки виднелся бриллиант. Он рассеянно следил за облаками, плывущими в небе, а движения правой руки были выразительны и красноречивы, как у поэта, отбивающего ритм стихов.
И действительно, то был поэт, поэт в духе Саннадзаро, Бертена, Парни — то был дон Клементе Филомарино, младший брат герцога делла Торре, один из самых элегантных неаполитанских юношей, соперничающий в отношении моды с юными Николино Караччоло и Роккаромана, вдобавок прекрасный наездник, искусный охотник, ловкий фехтовальщик, стрелок, пловец; хоть и младший в семье, он все же был богачом, поскольку герцог делла Торре, будучи старше его на двадцать пять лет, заявил, что отказывается от брачных уз, дабы оставить состояние своему юному брату, которому он дает почетное поручение продолжить род герцогов делла Торре, — честь, от какой сам он, похоже, отказался.
Сам же герцог делла Торре был поглощен задачей, по его мнению, гораздо более важной для современников и будущего, чем продолжение их рода и воспитание наследников. Он был страстным библиоманом: собирал редкие книги и ценные рукописи. Даже Королевская библиотека — неаполитанская, разумеется, — не могла сравниться с его собранием эльзевиров, или, иначе произнося, эль-зевьеров. Действительно, в книгохранилище герцога имелось почти полное собрание изданий Лодевейка, Исаака и Даниила — другими словами, отца, сына и племянника 42 . Мы говорим «почти полное собрание», потому что ни один коллекционер не может похвастаться, что обладает всеми их изданиями, начиная с первого, вышедшего в свет в 1592 году под титулом «Eutropii historiae romanae, lib. X» 43 , до «Pastissier francois» 44 , появившегося у Лодевейка и Даниила и помеченного 1655 годом. Однако герцог с гордостью показывал любителям эту почти уникальную коллекцию, на каждом томе которой в виде издательского знака на фронтисписе красуются: ангел, держащий в одной руке книгу, в другой — косу; виноградная лоза, обвивающая вяз, с девизом «Non solus» 45 , Минерва и оливковое дерево с надписью «Ne extra oleas» 46 ; виньетка с головой буйвола, которую Эльзевиры сделали своей эмблемой начиная с 1629 года; сирена, сменившая буйвола в 1634-м; заставка, изображающая голову Медузы; гирлянда из штокроз и, наконец, два жезла, скрещенные над щитом, ставшие их последним издательским знаком. Вдобавок все эти издания, тщательно подобранные, отличались шириной полей, достигавшей в некоторых экземплярах пятнадцати и даже восемнадцати линий.
Что же касается автографов, то коллекция герцога была самой богатой в мире. Она начиналась с рукописи, скрепленной печатью Танкреда де Отвиля, за нею следовали автографы королей, принцев, вице-королей, правивших Неаполем, вплоть до подписей ныне царствующих Фердинанда и Каролины.
Странное дело! Эта беззаветная страсть, обычно делающая коллекционера равнодушным ко всем человеческим чувствам, ничуть не повлияла на почти отеческую любовь герцога делла Торре к своему юному брату дону Клементе, оставшемуся сиротою в пять лет. Особенно привязала герцога к этому ребенку с самого дня его рождения, по-видимому, мысль, что отныне он может не думать о женитьбе, грозившей если не совсем помешать его собирательству, то, во всяком случае, отвлечь его от этой страсти. Мы просто не в состоянии перечислить все заботы, предметом которых стал ребенок, призванный освободить герцога от обязанностей главы семьи. Во время всех более или менее тяжелых болезней, обычных для детей, старший брат был его единственной сиделкой, проводя возле него ночи напролет за работой над своими каталогами или за розысками в редких книгах опечаток, подтверждающих подлинность данного экземпляра. Дон Клементе из ребенка превратился в подростка, из подростка — в юношу, из юноши он вот-вот готов был стать мужчиной, но глубокая, нежная любовь к нему старшего брата оставалась все такою же. Ему уже было двадцать шесть лет, а герцог по-прежнему относился к нему как к ребенку. Не было случая, чтоб дон Клементе садился в седло, отправляясь на охоту, и брат не кричал бы ему в окно: «Будь осторожен на воде! Будь осторожен с ружьем — проверь, хорошо ли оно заряжено! Будь осторожен, как бы лошадь не понесла!»
Когда в Неаполь прибыл адмирал Латуш-Тревиль, дон Клементе Филомарино, как и многие его сверстники, стал брататься с французскими офицерами и в качестве поэта, наделенного пылким воображением и возмущенного злоупотреблениями и тройным гнетом скипетра, сабли и кропила, примкнул к самым пламенным патриотам и попал в тюрьму вместе с ними.