Они по несколько раз проверяли каждого из тех, кому звонил Бондаренко. В четыре двадцать им сообщили, что он умер, не приходя в сознание. Положение становилось отчаянным, и Демидов предложил пройти в комнату, где совещался штаб, созданный для освобождения заложников.
— Прилетел министр иностранных дел, — сообщил Демидов. — Говорят, у нашего мэра давление подскочило до двухсот. Представляешь, какую ему свинью подложили, поручив руководить штабом. И только потому, что захваченные ребята прилетели на юношеские игры стран СНГ по личному приглашению мэра. Как будто он должен за всех отвечать.
— Это бремя лидеров, — вздохнул Дронго. — Бремя, которое они сами на себя взвалили.
К половине пятого стало ясно, что никто не знает, сколько сообщников у Кошкина и как они вооружены. В ФСБ до сих пор не понимали, как им удалось проникнуть в салон автобуса. Высказывались разные версии, в том числе совершенно фантастические — высадка из вертолета. Дронго и Демидов вошли в комнату, где проходило совещание, уже четвертое по счету.
По старой «советской» привычке никто из присутствующих не хотел брать ответственность на себя. И поэтому никто не желал принимать решения. Никто, кроме Дронго. Но он терпеливо стоял в стороне и ждал, что скажет азербайджанский министр иностранных дел, только что прилетевший в Москву.
Министр был молод. Более того: для восточной страны он был непозволительно молод. Ему не исполнилось и сорока, что являлось одновременно и плюсом, и минусом. В любом другом государстве столь молодой министр мог рассчитывать на благожелательное к себе отношение. Но в восточной стране, где жизненный опыт и почитание старших — высшие добродетели, занимать столь ответственный пост в столь молодом возрасте не столько почетно, сколько опасно.
Министру приходилось постоянно доказывать всем, в том числе и самому себе, что выбор Президента был правильным. Приходилось постоянно держать себя в узде, сдерживать свои эмоции. И проявлять максимум изобретательности, чтобы удержаться на столь ответственной должности, ведь кандидатов на кресло министра было предостаточно. Все это молодой министр прекрасно понимал. Он представлял, сколь желанной может быть любая его ошибка для многочисленных недругов, поэтому делал все возможное, чтобы избежать оплошностей. Сейчас он сидел мрачный, хмурый, предпочитал общаться только с российским и азербайджанским министрами внутренних дел.
— Террористы потребовали в самолет двоих людей — для гарантии, — сообщил министр внутренних дел России. — Мы собираемся отправить к ним полковника Демидова. Кто пойдет от вас?
— Мы подумаем, — ответил министр. — Когда нужно их отправлять?
— Через час. В половине шестого должен быть готов самолет, десять миллионов долларов и два наших заложника, согласившихся лететь вместе с террористами. Это — не считая экипажа. Вы должны предоставить этому человеку статус своего представителя. А мы в оставшееся время будем решать: уступать террористам — или все-таки попытаться освободить заложников.
— Мы предоставим нашего заложника, — сказал министр.
К нему неожиданно подошел Дронго. Они давно были знакомы — двадцать два года назад вместе учились в университете, дипломат на восточном факультете, а Дронго — на юридическом. Дронго казалось, что сверстник, ставший министром, лучше его поймет. Но он забыл о том, что высокая должность портит людей. А на Востоке, где должность дает еще и большие деньги, портит вдвойне.
— Отправь меня, — сказал Дронго. — Дай мне статус азербайджанского представителя. Я сумею реально оценить ситуацию.
— Не сходи с ума, — нахмурился министр. — У меня, знаешь, таких добровольцев сколько?.. Моя позиция всегда неизменна — все делать по закону.
— Это не тот случай, — убеждал министра Дронго. — Я прошу тебя, дай мне статус. Будь человеком. Ведь там решается судьба детей. Неужели ты не можешь понять: сейчас решается очень многое. А я сумею обезвредить преступников. Ты же знаешь меня столько лет… Разреши.
— Если ты придешь ко мне пить чай, то можешь заходить в любое время. А насчет статуса не проси. На меня, знаешь, какое давление оказывают со всех сторон. А я все время должен держаться. Моя позиция…
— Чихал я на твою позицию! — вспылил Дронго. — Слушай меня внимательно.
Один человек уже погиб. Нужно сделать все, чтобы он оказался единственной жертвой. Я тебя очень прошу: разреши мне пойти на переговоры. Дай мне статус.
— А кто ты такой? — разозлился министр. — Почему я должен предоставлять тебе статус нашего представителя? Ты же знаешь моего старшего брата. Так вот, если бы он сейчас просил меня о том же, то я бы и ему отказал. Почему он должен лететь в этом самолете? Или ты? Моя позиция неизменна. Кому полагается, тот и полетит, а кому не положено…
Он не договорил. Дронго понимал, что министр просто боится за свое место.
Боится выйти за рамки предписаний, потому что думает прежде всего о собственном благополучии.
В комнату вошел ректор бакинской консерватории, находившийся в эти дни в Москве. Накануне он взял билет на самолет, собираясь лететь в Баку. Но, узнав о захвате автобуса, сдал билет и настоял, чтобы его пропустили в штаб по руководству освобождением заложников. Это был всемирно известный пианист, композитор, лауреат многих международных премий, успевший стать одним из самых молодых народных артистов Советского Союза.
— Извините… — сказал он, обращаясь к министру. — Я узнал об этом ужасном злодеянии и не смог улететь. Если вы разрешите, я пойду к террористам и предложу им себя вместо детей. Или пусть отпустят хотя бы некоторых из них. Мне кажется, так будет правильно.
— О чем вы говорите? — не понял министр.
— У меня в консерватории учатся сотни детей. Среди захваченных детей — и мои будущие студенты. Разрешите… я предложу им себя в заложники.
— Вы музыкант? — поморщился министр. — Так и занимайтесь своим делом. Если они попросят им что-нибудь сыграть, мы пошлем вас. А пока дайте нам возможность спокойно работать.
— Послушай, — схватил его за руку Дронго, — Президента сейчас нет в Баку.
Назови любого человека в республике, к которому я должен обратиться, чтобы ты наконец понял, сделал то, о чем я тебя прошу.
— Я подчиняюсь только президенту, — вскинул голову министр. — Ты знаешь, у меня особое положение. Я должен оправдать высокое доверие, которое мне оказано.
— Знаю, я все знаю. Но я прошу тебя понять… Я могу спасти детей. А ты обрубаешь мне руки-ноги. Я ничего не смогу сделать, если ты не дашь согласия.
Это в твоей компетенции. Дай мне статус, я тебя очень прошу. Здесь все решаешь именно ты.
У министра было плоское, как блин, лицо. Его выпуклые глаза без ресниц смотрели на Дронго, но, казалось, не видели его. Пухлые губы шевелились, очевидно, он что-то обдумывал.