— Вызвать полицию? — спросил Куртни.
— Черт с ней, нет, — прорычал я, — пока нет. Есть вещи, которые следует сделать раньше.
— О! — На его лице появилось вежливое удивление, свойственное лицам английских мальчишек, когда они сталкиваются с особенно тошнотворным напором цивилизованных манер. — Простите! — Его голос стал холодным и отрешенным.
Я поднялся по лестнице и прошел в комнату Джен Келли. Валеро не произнес ни слова, пока я развязывал ему руки и ноги, но я чувствовал, что глаза, следящие за мной, полны незаданных вопросов. Получив свободу, он встал на ноги и осторожно потер запястья рук.
— Где генерал? — спросил он спокойно.
— Он мертв.., я убил его.
Шрам на его шее медленно запульсировал, как нечто живое. Его плечи обвисли, он устало шагнул к кровати и тяжело сел:
— Была причина?
— Уже в конце, — ответил я. — Он собирался убить Зельду Роксан. Я предупреждал его, что буду стрелять, если он не бросит пистолет, но это не подействовало.
— Тогда у вас была причина на это, — воскликнул он категорично.
— Вы умеете ненавидеть, Валеро? — Я озадачил его своим вопросом.
На мгновение он показался удивленным, затем задумался.
— Думаю, да, — произнес он наконец.
— Я — король ненавистников. Его синевато-серые глаза изучали меня с невозмутимым любопытством.
— Ваши руки замазаны чужой кровью, — резко проговорил он. — Вы не смеете рассчитывать, что я смогу отмыть их.
— Совсем не хочу этого, — честно признался я. — Просто рассчитывал, по какой-то причине, в которой не совсем уверен, что вы поймете то, что я сказал насчет ненависти.
Он тонко улыбнулся:
— Когда мне было восемь лет", военные пришли в нашу деревню, разыскивая революционеров. Был очень жаркий день, поэтому они не стали искать слишком далеко. Они взяли первых шесть человек, которые работали в поле, и повесили всех на перечном дереве. Мой отец, который не понял бы, что такое революционер, даже если бы сам Хосе Перес объяснил ему, был четвертым, кого они нашли в то утро. Я очень хорошо понимаю ненависть, senor, и еще одно, что идет с ней рука об руку, — чувство вины.
Я протянул ему сигарету и зажег ее, он коротко кивнул.
— Вы чувствуете вину, senor? — спросил он лениво, выпустив тонкую струю голубого дыма.
— Наверное, да.
— Как бы вы ни старались, вы не сможете, как это у вас говорят, отбросить это?
— Перенести, — пояснил я, — и вы правы. Я ненавидел Рамона Переса за то, что он сделал мне два года назад. В эту ночь у меня появилась возможность взять реванш. Ничего грубого, вы понимаете, полковник. Для такого человека, как генерал, это было бы коварно. Рафинированная жестокость, чтобы соответствовать особому положению его личности.
— Значение слов мне не понятно, но общий смысл... — Он красноречиво пожал плечами.
— У меня были намерения раздавить его, разорвать на кусочки, — быстро продолжил я, боясь остановиться, если окажется, что он не понимает того, что мне было ужасно важно втолковать ему. — Презрение должно было смениться сомнением, высокомерие — страхом. И когда он созрел бы для этого, я ввел бы ему в вену ужас, в постоянно увеличивающейся дозе, пока ничего не осталось бы от человека, который когда-то имел такой важный вид! В шести футах от земли! Затем наступил бы мой окончательный миг триумфа, когда я показал бы ему, что сделал и как это было достигнуто умелым использованием его собственного оружия — лжи и надувательства. Но когда этот миг наступил, это было только несчастье. Вы понимаете меня, Валеро? — взволнованно спросил я, схватив его за отвороты пиджака и неистово тряся. — Вы не можете объяснить тому, кто был когда-то человеком, что происходит с человеком! Это моя вина — мой реванш был совершенно полным. Вы можете это понять?
Он стряхнул мои руки со своего пиджака с небрежным безразличием, затем слабо улыбнулся мне прямо в лицо:
— Скажите мне, senor, как вы расправились с генералом?
В какой-то миг мне захотелось ударить его, затем гнев прошел и осталась только опустошенность.
— Вы очень практичный человек, полковник Валеро, — слабо ухмыльнулся я в ответ. — Я обвинил его в убийстве, которое он не совершал, и убедил целую группу людей в его несомненной виновности, хотя сам был уверен в обратном. Я рассказал ему о неизбежности суда над ним и о том, что его признают виновным и казнят в газовой камере, и превратил все в нечто такое явное и определенное, что он согласился с этим полностью и целиком и... — Я увидел насмешливый блеск в холодных серых глазах Валеро, когда он рассматривал меня с вежливым терпением. — Ну и черт с этим!
— Сколько человек вы убили за свою жизнь, senor? — просто спросил Валеро.
— Рамон Перес был вторым.
— В этом вся беда, senor. Для вас это все еще очень свежее испытание.
— А сколько человек убили вы, полковник? — зарычал я на него.
Его лицо потемнело, когда он резким движением поднялся с кровати.
— Не беспокойтесь о мужчинах, senor, — мягко произнес он, — спросите меня о женщинах, но не теперь.
Мы молча вышли из комнаты и пошли по коридору. Когда мы достигли последней ступеньки, я спросил:
— Что вы будете делать теперь?
— Это хороший вопрос, senor. — Он слабо улыбнулся. — Одно уж совершенно точно — я не вернусь в свою страну. Моя обязанность была охранять генерала, вы понимаете.
— Понимаю, — ответил я. — Почему бы вам не остаться в нашей стране? Почти уверен, что это можно устроить.
— Это было бы прекрасно, — сказал он решительно. — Но что я должен делать?
— Работать со мной, может быть! — автоматически воскликнул я, а затем подумал и решил, что это хорошая мысль.
— Что я должен буду делать, senor? — Насмешливый блеск снова появился в холодной серости его глаз. — Ненавидеть людей?
— И это тоже, — ответил я, — только немного. Валеро закинул назад голову и разразился смехом, пока я стоял и смотрел на него, разинув рот. Затем его рука больно сжала мое плечо.
— Вы очень практичный человек, senor. Иногда необходимо немного ненавидеть. Считаю, мне будет приятно работать с вами.
— Мы подумаем, как это осуществить, полковник, — добавил я, чувствуя чертовскую уверенность, что это можно устроить. На минуту я представил сумасшедшую сцену, как Валеро врывается в комнату Нины Фарсон в Акапулько в ту ночь, а затем увидел, что из этого могло выйти, будь они еще там — в Акапулько.
— Тело генерала на террасе, — резко проговорил я.
— Вы хотите, чтобы его убрали, senor? — поинтересовался он безразлично.