– Не выдумывай, Олег, иди лучше к нам! – снова позвала его Таня.
«Вот и брала бы это рыжее сокровище себе, раз они так хорошо ладят!» – подумала Аня, но вслух сказала совсем другое:
– Конечно, оставайся. Это я уйду, – и, не дожидаясь ответа, зашагала прочь.
Не успела девушка уйти далеко, как услышала, что ее догоняют. «Либо рыжее чудовище, либо наша милосердная Танечка, и еще неизвестно, кто из них хуже», – решила она.
Но это оказался Лешка. Он поравнялся с Аней и какое-то время молча шел рядом.
– Не обижайся на Олега. Он, в общем, неплохой, если узнать его получше. И не злой, просто не знает, как привлечь к себе внимание.
– Не хочу я узнавать его ближе, – буркнула Аня. – Ты-то что мне его сватаешь?
– Я не сватаю, – покачал головой Лешка. – Просто мне за рыжего обидно. У него вместо отца отчим. И знаешь, натуральный зверь: чуть что – колотит его, не жалея ремня. А ему уже шестнадцать, не маленький.
– И что? Мне его пожалеть теперь? В сестры милосердия податься?
– Да ладно. Мне пора, – Лешка устало махнул рукой, собираясь уйти, но тут Аня вспомнила о своем плане: ей обязательно нужно заполучить что-то, принадлежащее ему, – прядку волос или ниточку от одежды.
– Погоди! – девушка быстро нащупала в сумке маникюрные ножницы. – Ой, у тебя на волосах гусеница. Давай сниму!
Она подошла поближе, вдохнув исходящий от Лешки запах – совсем легкий, даже приятный – пота, чуть горьковато-дымный – какой-то туалетной воды, запах пыли и солнца... Щелк – и тонкая прядка волос оказалась в ее кулачке.
– Что ты делаешь? – удивился парень.
– Как что? Сняла гусеницу. Все, эта мерзкая тварь тебе больше не угрожает! – сообщила Аня.
После того как самая сложная часть плана успешно завершилась, настроение девушки значительно поднялось.
– Про рыжего поняла, не волнуйся. Буду с ним поприветливее. Увидимся, – скороговоркой выпалила она и бегом помчалась к дому.
Лешка остался стоять на дороге, недоуменно глядя ей вслед.
* * *
Растопленный теплом рук воск легко лепился под пальцами, принимая очертания, в которых узнавались контуры человеческой фигуры.
Перед Аней, на широком подоконнике, превратившемся теперь в нечто наподобие алтаря, горела свеча и стояла миска с водой, в которую была накрошена горбушка белого хлеба.
«Раб божий Алексей, стой как стоишь,
Хлеб, лежи как лежишь,
Помяну тебя любовью,
Горячею кровью.
Позову я себе в подмогу тоску тоскучую.
Прилетай, тоска, к рабу божьему Алексею,
Прилепись, тоска, в его ретивое сердце...»
Слова произносились будто сами собой. Да и весь обряд был иной – не такой, как при первом опыте с Антоном. Ощущения оказались странными – как будто ею руководил кто-то другой, более опытный и мудрый, а знания всплывали откуда-то из глубины то ли памяти, то ли подсознания. Вот восковая куколка уже готова. На ее голову Аня прикрепила прядку волос, срезанную сегодня у Лешки.
Кусочек красного воска обозначил на фигурке сердце.
– Слово мое крепко. Ключ и замок. Да будет так, – закончила Аня, втыкая в комочек сердца булавку.
Огонек свечи дрогнул и заметался, словно от сквозняка.
Аня тоже почувствовала, будто по спине пробежали ледяные мурашки, а между лопатками поселилось неприятное ощущение, будто кто-то невидимый смотрел на нее в упор равнодушным тяжелым взглядом.
Девушка поежилась, она почувствовала себя ужасно усталой, будто долго-долго шла в гору.
Положив фигурку на подоконник, она загасила свечу и, закрыв окно, села на кровать, завернувшись в одеяло. Однако неприятное ощущение никак не проходило.
Находиться в комнате было совершенно невозможно. Аня встала, пошла в угол, где висели ее вещи, достала вязаную кофту и, бросив одеяло на кровать, надела ее поверх платья, а затем вышла из комнаты.
– Анечка, ты куда? – окликнула тетя Саша. Они с дядей Игорем сидели в гостиной и смотрели какой-то очередной невозможный сериал.
– Прогуляюсь, – ответила девушка.
– А почему ты в кофте? Знобит? Не заболела? – тетя Саша подошла к Ане и пощупала лоб. – Вроде нет, совсем холодный.
– Ничего страшного. Немного замерзла, – объяснила Аня, отстраняясь. Забота тети в целом была приятна, но уж слишком возвращала в далекое детство, как будто милой Анечке и сейчас все те же восемь – максимум десять.
– Хорошо, погуляй. Ты молодая – тебе развлекаться нужно, – согласилась тетя, возвращаясь к телевизору.
Аня, подумав о недавних развлечениях, невольно вздрогнула.
– Ну я пойду? – неуверенно спросила она.
– Конечно, иди.
Ночной воздух пах сиренью и свежестью. Над головой на темно-синем, почти черном небе блестели капельки звезд, очень крупные и словно даже выпуклые. Смотреть на них было очень хорошо и спокойно. Девушка подошла к калитке и, опершись на нее, запрокинула голову. Страх, охвативший ее в комнате, постепенно стихал, а может, просто уходил куда-то глубоко внутрь.
– Все хорошо. Ничего плохого не произошло. И с чего это я испугалась? – сказала себе Аня.
Под рукой ощущалось приятное живое тепло дерева, из которого была сделана калитка. Ощущение ледяного взгляда исчезло, девушка сняла кофту и повесила ее на ограду.
Из соседнего дома доносилась музыка. Крутили какую-то старую попсу, незнакомую Ане, но и она сейчас вдруг отчего-то показалась приятной.
«Может, обряд еще и не сработает», – подумала девушка, сама не зная сейчас, чего она хочет больше.
И тут она услышала легкие шаркающие шаги. Шарк, шарк, шарк... шарк, шарк, шарк... Они все приближались, и вскоре Аня увидела сгорбленную фигуру. Эта была та самая баба Фая.
Отступив в тень кустов, девушка стала ждать, когда бабка пройдет мимо, но та вдруг исчезла из виду, так и не миновав лунную дорожку, лежащую как раз напротив калитки. Шагов тоже не было слышно.
Удивленная, куда делась старуха, Аня выглянула из своего убежища и вдруг увидела сморщенное лицо совсем рядом с собой.
Безгубый рот, похожий на пробитую посреди лица черную дыру, приоткрылся в каком-то страшном подобии улыбки. Баба Фая вытянула похожую на корявую ветку дерева руку и указала пальцем прямо на Аню.
– Ты, – сказала она хриплым резким голосом, – ты теперь моя. Тебе перешла моя сила, и я беру тебя себе в преемницы. Отныне ты принадлежишь мне.
Не помня себя от страха, Аня вскрикнула и сломя голову бросилась к дому. Сердце колотилось в грудной клетке, словно собиралось пробить ее насквозь и вырваться на свободу.
Вбежав в дом, девушка торопливо задвинула тяжелую щеколду и прижалась спиной к двери.