– Совсем нам головы задурил этот монах. У него уже и зло обратилось в добро.
– Да уж, – усмехнулся торговец, – язык у парня подвешен как надо. Слышь-ка, божий человек, а вот войдет сейчас сюда разбойник, стянет с тебя рясу вместе с портками и пустит по холоду голышом. И в чем тут будет добро?
– Что телу зло, то душе добро, – коротко и просто ответил Волчок.
– Да не трогай ты этого святошу, – проворчал скорняк едва ли не брезгливо. – У этой братии на все готовый ответ.
Волчка оставили в покое, трактирщик вернулся за стойку, а скорняк и торговец продолжили разговор, сменив тему.
– Барон Рогге совсем зарвался, – сказал скорняк. – Королевский посланник в Сааре принес ему письмо о примирении, но барон рассмеялся посланнику в лицо, порвал письмо в клочки и спустил посланника с лестницы. А когда посланник и его охранники позволили себе возмутиться подобным поведением барона, тот приказал слугам натравить на них собак. А собаки у барона – будь здоров! Каждая – чистопородный мастиф, чьи предки служили еще римским императорам. – Скорняк криво ухмыльнулся и закончил: – Говорят, посланник еле унес ноги.
Торговец закончил обгладывать куриную косточку и швырнул ее на пол. Затем ухватился жирной рукой за оловянный кубок с вином и сделал несколько больших глотков.
– Уф-ф… Доброе вино у тебя, трактирщик.
Вдруг рука торговца, сжимающая кубок, застыла в воздухе, и он повернулся к двери. Прочие посетители сделали то же самое. Ставни окон громко стукнули, и по залу пронесся сквозняк. Всем вдруг показалось, будто на дворе завыл сильный ветер.
Дверь распахнулась, и в трактир вошел новый гость.
Вошедший был высок ростом и широк в плечах. На вид лет пятидесяти пяти, но широкогрудый и крепкий. Лицо морщинистое, заросшее до глаз серебристой бородой, лоб и глаза скрыты темной, с проседью, челкой.
Одет он был в серый колет и черные штаны из домотканой шерсти, концы штанин заправлены в высокие сапоги из дорогой кожи отличной выделки. Массивную голову мужчины венчала широкополая шляпа с петушиными перьями. Длинные волосы его спускались ниже плеч. В руке вошедший держал тяжелый мушкет, а на плечевом ремне у него висел пыльный рог с порохом. На боку у посетителя красовались роскошные короткие ножны, расшитые золотом, а из них торчала рукоять меча.
Трактирщик сделал сладкое лицо и поинтересовался подобострастным голосом:
– Как поохотились, ваша милость?
– Хорошо, трактирщик. Я всегда хорошо охочусь.
Черные глаза мужчины обежали трактир и задержались на молодом монахе.
– Изволите откушать, ваша милость? – продолжил трактирщик тем же заискивающим голосом. – У нас нынче свежая зайчатина.
– Нет. Просто налей мне холодного белого вина. Я потерял свою флягу и не пил четыре часа.
Трактирщик выбрал лучший серебряный кубок и хотел наполнить его вином, но тут охотник гаркнул:
– Какого дьявола ты делаешь, болван!
Трактирщик вздрогнул и сразу же отставил серебряный кубок, а вместо него взял оловянный.
– Простите, господин Рогге, я забыл, что вы не любите серебро.
Когда кубок был наполнен, охотник взял его и, запрокинув породистую голову, сделал несколько больших глотков. Потом поставил кубок на стойку и взглянул на Волчка.
– Откуда ты к нам явился, божий человек? – резко и властно спросил он.
Волчок поднял на него глаза и смиренно уточнил:
– Вы обращаетесь ко мне, сударь?
– А вы видите здесь другого божьего человека? – ответил сановитый охотник вопросом на вопрос.
– Я живу в общине пастора Нейреттера.
Барон усмехнулся и отхлебнул вина. Затем вытер рот рукой и сказал:
– Далеко же ты забрался. А знает ли пастор, что ты разгуливаешь по трактирам?
– Я зашел сюда, чтобы утолить жажду, – вежливо и спокойно ответил Волчок. – В этом нет ничего предосудительного.
Волчок краем глаза смотрел на пряжку плаща, поблескивающую на ключице охотника. Пряжка была медная, с лилией и двумя перекрещенными мечами.
Сердце Волчка забилось сильнее, но он не подал виду. Барон вдруг приподнял лицо и понюхал воздух, как это делают звери. Затем нахмурился, глянул по сторонам и задумчиво проговорил:
– Странно.
– Что? – не понял монах.
– Ничего. Просто кое-что показалось.
Тут барон Рогге сунул руку в небольшую сумку, притороченную к поясу. Егор хотел отвернуться, но вдруг замер с открытым ртом. Барон Рогге достал из сумки курительную трубку и вставил ее в зубы. Мундштук трубки поблескивал золотом, а белая костяная чаша была выточена в форме головы дьявола.
Пока барон разжигал трубку, посетители трактира смотрели на него с притаившимся в глазах ужасом. Несколько минут барон Рогге глотал из трубки дым, запивая его вином. Затем вытряхнул тлеющий табак на деревянную стойку, сунул трубку в сумку и сказал, обращаясь к Волчку:
– Передай мои лучшие пожелания пастору Нейреттеру. И скажи, чтобы он получше присматривал за своими овцами.
Барон-охотник швырнул монету на прилавок, повернулся и зашагал к двери.
Как только дверь за ним закрылась, скорняк, сидевший во время разговора тише воды, ниже травы, облегченно вздохнул и негромко проговорил:
– Помяни черта, он и появится. Я чуть в штаны не напустил – думал, он все слышал.
– Откуда ж ему было слышать? – спросил торговец, тоже тихим голосом.
– Уж этого я не знаю, а только говорят о бароне всякое.
– А чай, барона Рогге не было в наших краях лет шесть. Давно ли он снова тут объявился?
– Того не ведаю. Эй, хозяин! – окликнул скорняк трактирщика. – Давно ли барон вернулся из путешествия?
– Месяца полтора – точно, – ответил трактирщик.
Торговец качнул головой и сказал:
– Барон, а разъезжает по городу без свиты. И не боится ведь черных псов.
– Барон Рогге – смелый человек! – сказал трактирщик нарочито громко, хотя это было напрасной мерой, потому что барон, скорее всего, уже отошел от трактира.
Скорняк вдруг вытянул шею и уставился на стол, за которым полминуты назад сидел божий человек.
– А где же наш святоша? – изумленно спросил он.
– Ушел, – констатировал торговец. – Надо же. А я и не заметил.
– Третьего дня у моего брата вскочил под носом прыщ, похожий на козлиную голову, – промолвил вдруг скорняк.
Торговец посмотрел на него удивленным взглядом и уточнил:
– И к чему ты это сказал?
– К тому, что в последнее время в нашем славном городе происходит слишком много странных вещей, – угрюмо отозвался скорняк.