– Ты кто? – сипло спросил мужик, разглядывая Буна и на всякий случай держась поближе к кустам бузины (видно, чтобы при надобности побыстрее улизнуть).
– Я-то? – Бун, немного отдышавшись, выпрямился и вытер потный лоб рукавом. – Я-то отрок Бун. А вот ты кто будешь, дяденька?
Мужик прищурился. Потом хмыкнул сухим ртом и сказал:
– А я, отрок, не просто дяденька.
– Как это?
– Да вот так. – Тут мужик склонил голову набок, посмотрел на Буна смешливо да и огорошил: – Я, отрок, даже не человек.
– Вот как, – растерянно произнес Бун. – А кто ж ты?
– Я-то? – Мужик усмехнулся еще шире и огорошил еще больше: – Оборотень!
– Как это? – совсем растерялся Бун.
– Да вот так. Или ты про мою породу не ведал, когда в Гиблое место шел?
– Ведал, но… – Бун захлопал глазами. – Нешто это возможно, дяденька? Я ведь тебя вижу, и с виду ты – такой же человек, как я.
– Это пока я не обратился. А как обращусь – вмиг шерстью обрасту, на лапы встану, зарычу на всю округу и в лес побегу.
– Ну и дела.
Мужик засмеялся:
– Что, отрок, испугался?
– Испугался, дяденька. Как не испугаться.
– Да ты не бойся. Я сейчас сытый. С утра задрал бычка-двухлетку и всего, до последней косточки, обглодал.
– До последней? – удивился Бун. – Как же он в тебя поместился? Бычок большой, а ты вон какой.
– Сам не понимаю. А только когда я в волчьем обличье, могу и двух бычков за один раз умять.
– А когда снова человеком становишься – живот не болит?
Мужик засмеялся.
– Смешной ты парень, Бун. Нет, не болит. У меня тогда другое болит.
– Другое? И что же?
Мужик отвел от Буна взгляд, посмотрел на небо и сипло проговорил:
– Душа. Душа у меня болит, паря.
Бун помолчал, ожидая, что оборотень еще что-нибудь скажет, но тот молчал, тоскливо разглядывая облака, плывущие по небу и меняющие форму. Должно быть, в этих облаках он видел сам себя – подует ветер, и вот ты уже оборотень. Подует снова – и ты снова человек.
Наконец, Бун кашлянул, а потом тихо позвал:
– Дяденька оборотень.
Мужик вздрогнул и быстро на него посмотрел.
– Чего?
– А почему у тебя душа болит? Из-за того, что добрых людей поедом ешь?
– Нет. От этого не болит. Добрые люди и без меня друг друга поедом едят.
– Тогда от чего?
Мужик вздохнул и с горечью ответил:
– От того, что сбрасываю волчью шкуру и снова человеком становлюсь.
Бун удивленно вскинул брови.
– От этого и тоскуешь?
– От этого и тоскую, – кивнул оборотень.
Бун обдумал его слова, нахмурился и спросил:
– Нешто так плохо человеком быть?
– Да как тебе сказать… С одной стороны, вроде неплохо. А с другой… Посуди сам: когда я волк, бегаю себе по лесу, ловлю дичь, ем мясо, пью кровушку – и счастья во мне столько, что и с тобой поделиться мог бы. А когда набьешь брюхо мясом, так еще лучше делается. Так хорошо, что только песни на луну развывать. Но только сбросишь с себя волчью шкуру, как тут же наваливается на тебя все это… – Мужик наморщил лоб и скривился. – Изба покосилась, в поле – неурожай, детки просят есть, жена зудит над ухом хуже комара… И в душе вместо свободы такая лютая злоба, что взял бы топор и…
Мужик осекся и посмотрел на Буна. Усмехнулся и добавил:
– Ни свободы, ни радости, а только вечное беспокойство, глухая ярость да тягловая ломота. Вот и посуди, кем лучше быть – волком или человеком.
– Если так плохо человеком быть, так зачем обращаешься? – недоуменно спросил Бун.
Мужик вздохнул и ответил:
– Должен обращаться.
– А что, иначе никак?
Мужик мотнул головой.
– Никак.
Бун вздохнул.
– Да, дела… Послушал я тебя и сам оборотнем стать захотел.
Глаза мужика недобро блеснули.
– Так давай. Дурное дело нехитрое.
Бун покачал головой.
– Не могу я сейчас, дяденька.
– Почему? Боишься? Или какое дело?
– Дело, – ответил Бун и вздохнул. – Очень важное дело.
Мужик встрепенулся.
– Фу ты, леший, – виновато сказал он, поблескивая на Буна янтарными глазами, – что это я все о себе да о себе? А тебя не порасспросил. За каким таким делом пришел ты в Гиблое место, отрок? Что за нужда погнала тебя на верную смерть?
Слова о «верной смерти» Буну не понравились. Но не потому, что боялся Бун смерти, а потому, что знал – не вернется он из леса, значит, и дедушке Родиму придет конец.
– Я, дяденька оборотень, пришел в чащобу за красной ящеркой.
– За красной?
Бун кивнул.
– Да.
– А знаешь ли ты, наивная душа, что красная ящерка ядовита?
– Знаю, дяденька оборотень. Но мне ужас как надо ее добыть. Мой дед Родим помирает от яда голубой ящерицы, и коли не добуду я красную да не принесу ее лекарице – деду и до праздника Мокоши не дожить.
– Гм… – Мужик потер пальцами куцую бородку. – Твоя правда. Он яда голубой ящерки только одно средство и есть – яд ее красной соперницы. Только красные ящерки здесь не водятся. Это тебе нужно дойти до самого Кишень-града.
– До мертвого города? – севшим от внезапного ужаса голосом прошептал Бун.
Мужик кивнул.
– До него. – Он внимательнее поглядел на парня, усмехнулся и уточнил: – Сам-то, небось, дорогу и не найдешь?
– Не найду, – уныло согласился Бун.
Мужик подумал, погладил курчавую бородку мозолистой ладонью, потом махнул рукой и сказал:
– Ладно. Хороший ты парень, Бун, а я уж давно хороших людей не встречал. Помогу тебе добраться до мертвого города и укажу место, где прячутся красные ящерки. А теперь встань с бревна и отойди подальше.
– Зачем? – не понял Бун.
– Отойди, тогда узнаешь.
Бун послушно встал с бревна и отошел к краю прогалины. Мужик часто-часто задышал, потом скинул кафтан, надетый прямо на голое тело, быстро стянул штаны, а после, оставшись совсем голым, опустился на четвереньки и вдруг стал преображаться. Тело его распухло, будто опара, мускулы вздулись, словно узлы, лицо вытянулось вперед и превратилось в волчью морду, и в пасти заклацали огромные и острые зубы.
Увидев, что мужик обрастает бурой шерстью, Бун быстро попятился, споткнулся о палку и рухнул на траву. Когда он снова поднялся на ноги, то обомлел. Прямо перед ним стоял огромный серый волк с пылающими, злобными глазами и оскаленной клыкастой пастью, из которой на траву капала слюна.