Улицы Хлынь-града ожили. По деревянной мостовой, громыхая колесами, катились телеги купцов. Лошади цокали копытами, неся на своих спинах невыспавшихся, хмурых всадников. Там и сям поблескивали шеломы и медные нагрудники ратников и охоронцев.
Вдали прошло, вразнобой помыкивая и оставляя за собой лепешки навоза, небольшое стадо коров.
Разговоров на улицах было мало. Жители спешили с утра по своим делам, а разговоры оставляли на полдень, когда можно будет рассесться по приступкам и завалинкам и почесать языки.
Лагин, поглядывая на спешащих людей, тихо спросил:
– Глеб, что между тобой и Хватом? Почему этот человек так сильно тебя не любит?
Глеб помолчал, потом неохотно ответил:
– Угрим когда-то был ходоком. Очень хорошим ходоком. А потом он встретил Ратмиру. Вернее… это я ее встретил. Я первый. Он – потом.
– Ратмира полюбила тебя?
– Да.
– А ты?
Глеб молчал, подыскивая слова для ответа.
– Ты не принял ее любовь, да?
– Как тебе сказать… Сначала да, а потом…
– Ты ее бросил?
Глеб кивнул. Лагин помолчал, поблескивая очками, а после негромко спросил:
– И что Ратмира?
– Ратмира бросилась на вилы, – ответил Глеб угрюмо.
– Какой ужас, – проговорила Диона. – Она сильно покалечилась?
– Сильно, – не глядя на девушку, ответил Орлов. – Угриму пришлось идти в Гиблое место за мертвой водой, чтобы поставить ее на ноги. Хват спешил и не обращал внимания на про?клятые места. Думал, проскочит. Но Гиблое место не прощает ошибок. Он попал в вертящееся облако…
– Угрим попал в вертуна? – с изумлением переспросила Диона. – И остался жив?
Глеб кивнул:
– Да. Я уже говорил, что Хват очень крепкий парень. Вертун сломал ему несколько костей, но выпустил живым. Кости срослись, но в душе Хвата поселился страх.
– Он перестал ходить в Гиблое место?
Глеб дернул щекой и холодно проговорил:
– Он вообще перестал выходить. Даже со двора. Ему всюду мерещатся чудовища. Он даже спит при свете свечи. И все равно – каждую ночь ему снятся кошмары.
– В самом деле? – удивился Лагин. – Неужели от этого нет никакого средства?
– От болезней и бед, которыми награждает нас Гиблое место, нет никаких средств, – угрюмо ответил Глеб. – Это его дары. И отнять их может только оно.
– Но Ратмиру Угрим спас, – выдохнула Диона.
– Спас. И, значит, все закончилось хорошо.
Диона качнула красивой темноволосой головой:
– Нет, Первоход. В их доме поселился не только страх, в их доме поселилась тоска. А что это за жизнь – между тоской и страхом?
– Обыкновенная жизнь. Все так живут.
Диона вновь покачала головой:
– Нет. Тоска и страх точат сердце. Но если в сердце живет любовь, оно им неподвластно.
Глеб прищурил недобрые глаза и с усмешкой проговорил:
– Ты прямо тургеневская девушка.
– Что? – не поняла Диона.
– Ничего, проехали. Н-но, пошла! – наподдал он вожжами, и лошадки покатили по мостовой чуть веселее.
4
Мрачно было в горнице Крысуна. Хоть и горница большая, и цветы на стенах малевали лучшие художники, каких только Крысун смог найти в Хлынском княжестве и окрест. А все одно было темно и безрадостно.
Войдя в горницу, Бельмец опасливо глянул по сторонам и невольно поежился. Цветы на стенах почему-то напомнили ему оскаленные красные и синие морды чудовищ.
Крысун сидел на высоком дубовом стуле, похожем на княжий трон. Стул был накрыт мягким восточным ковром из тонкой шерсти, и Бельмец невольно позавидовал. Уж ему-то на такие ковры никогда деньжат не накопить.
– Приветствую тебя, Крысун! – громко сказал Бельмец, останавливаясь перед троном.
Тощий, долговязый человек, сидевший на троне, прищурил маленькие черные глаза.
– Как ты меня назвал?
– Прости, Карп, – поспешно исправился Бельмец. – Я к тебе с дельцем. Коли тебе угодно будет меня выслушать.
Крысун усмехнулся и негромко распорядился:
– Лихач, дай ему табурет.
Рослый охоронец, сопровождавший Бельмеца от самых дверей, взял от стены табурет и поставил его перед Бельмецом.
– Сядай, – сказал он.
Бельмец сел. Сложил руки на острых коленях и вопрошающе посмотрел на Крысуна.
– Ну, белоглазый, – с растяжечкой произнес тот. – И зачем ты ко мне пожаловал?
– Есть вести, – ответил Бельмец. И добавил со значением: – Вельми важные вести.
– Гм… – Крысун облизнул губы тонким языком. – И какие такие вести? Рассказывать будешь или вола тянуть?
– Расскажу, чего ж. – Бельмец слегка приосанился, сознавая всю важность того, о чем он собирался поведать купцу-богатею. – Глеба-Первохода помнишь?
Лицо Крысуна помрачнело.
– Ну.
– Он опять в Гиблое место собрался.
– Да ну? И что мне с того?
– С ним ученый муж из моравской земли. Зовут Лагин. По-христянски Тимофей.
Узкое лицо Крысуна еще больше заострилось, в глазах мелькнуло любопытство.
– Продолжай, – тихо сказал он.
– Мне один из ганзейских купчиков по пьянке рассказал. Он там как раз неподалеку сидел, когда Глеб и Лагин дельце свое обтирали. Сказывает, Лагин ходоку деньги предлагал. Вельми много!
– Сколько?
– Пятьсот золотых!
Лицо Крысуна дернулось, словно его стегнули по щеке.
– Большое, стало быть, дело задумал, раз такие деньжищи дает, – хрипло проговорил он. – Что еще скажешь?
– Целовальник из кружала, Озар, слышал, что этот Лагин… – голос Бельмеца снизился до хриплого тревожного шепота, – …золото делать умеет. Для того ему и надобно в Гиблое место.
Крысун усмехнулся, поскреб тощими пальцами впалую щеку.
– Золото, значит, делать умеет. Ну-ну. Спьяну и не то померещится.
– Озар не пьет, – возразил, посверкивая белым слепым глазом, Бельмец. – Ни браги, ни водки. Сам ведь знаешь.
Крысун задумался. С минуту он морщил сухой лоб, затем усмехнулся, достал из кармана кошель, развязал тесемку и высыпал на стол несколько серебряных дирхемов. Взглянул на Бельмеца.
– Чего рот раззявил? Бери – твои.
Бельмец встал с табурета, неуверенно приблизился к столу. Перед тем как сгрести деньги, опасливо глянул на Крысуна. Кто знает, что у этого гада на уме?