У поворота ограды парка конь встал, но не потому, что не был уверен в дороге: он насторожил уши и казался встревоженным.
Тибо показалось, что он видит две тени; наверное, это и в самом деле были тени, потому что, сколько он ни поднимался в стременах, желая стать повыше, сколько ни оглядывался, ровно ничего не увидел.
Он подумал, что это браконьеры, которые хотят проникнуть в парк, чтобы составить конкуренцию прежнему Тибо в поисках дичи.
Никто не пытался преградить ему путь, и Тибо оставалось лишь предоставить коню свободу действий.
Он снова отпустил поводья.
Конь скакал крупной рысью вдоль ограды парка, ступая по вспаханной земле, и ни разу не заржал, как будто догадывался, что должен двигаться как можно тише.
Пробежав таким образом вдоль одной стороны ограды, конь свернул за угол и остановился у пролома.
— Несомненно, мы пройдем здесь, — сказал Тибо. Конь принюхался и поскреб землю копытом.
Это был утвердительный ответ.
Тибо снова отпустил повод, и конь, из-под копыт которого посыпались камни, перепрыгнул через пролом.
Они оказались в парке.
Одно из трех затруднений счастливо разрешилось.
Тибо прошел внутрь, зная, «где войти».
Оставалось найти «известную особу».
Через пять минут конь встал в сотне шагов от замка, перед дверью одной из тех хижин, которые выстроены из неотесанных бревен и глины и украшают пейзажи парков, изображая развалины.
Дверь приоткрылась: внутри услышали стук копыт.
Вышла хорошенькая горничная.
— Это вы, господин Рауль? — шепотом спросила она.
— Да, дитя мое, это я, — спешившись, ответил Тибо.
— Госпожа ужасно боялась, что этот пьяница Шампань не передал вам письмо…
— Напрасно боялась: Шампань очень исполнителен.
— Оставьте коня здесь и идите за мной.
— А кто о нем позаботится?
— Как всегда, метр Крамуази.
— Верно, — сказал Тибо, словно о чем-то ему известном, — Крамуази займется им.
— Ну, скорее, — поторопила служанка, — а не то госпожа снова скажет, что мы задерживаемся в коридорах.
После этих слов, напомнивших Тибо фразу из адресованного Раулю письма, горничная засмеялась, показав жемчужные зубки.
Тибо захотелось остановиться — на этот раз в парке, а не в коридорах.
Но горничная замерла, прислушиваясь.
— Что случилось? — спросил Тибо
— Мне кажется, у кого-то под ногой хрустнула ветка.
— Ну и что! — сказал Тибо. — Это была нога Крамуази.
— Для вас это лишний повод быть умником, господин Рауль… по крайней мере, здесь.
— Не понимаю.
— Разве Крамуази не жених мне?
— Ах да! Но каждый раз, как я остаюсь с тобой наедине, малютка Роза, я об этом забываю.
— Теперь меня зовут Роза! Господин барон, я в жизни не встречала более забывчивого человека, чем вы.
— Я тебя называю Розой, прелестное дитя, потому что Роза — царица цветов, а ты царица служанок.
— Право же, господин барон, я всегда находила вас остроумным, но сегодня вечером вы особенно в ударе.
Тибо приосанился.
Адресованная барону похвала досталась башмачнику.
— Надеюсь, твоя госпожа такого же мнения обо мне, — сказал он.
— О, со знатными дамами всегда есть способ казаться самым умным человеком в мире: молчать.
— Я запомню этот рецепт.
— Тише! — прошептала субретка. — Видите, там госпожа графиня смотрит из-за занавески своей туалетной комнаты. Так что скромно следуйте за мной.
В самом деле, им предстояло пересечь открытое пространство между деревьями парка и входом в замок. Тибо ступил на лестницу.
— Несчастный, что вы делаете? — субретка удержала его за руку.
— Что я делаю? Право же, Сюзетта, признаюсь тебе, что не имею об этом ни малейшего понятия.
— Теперь я стала Сюзеттой! Господин барон оказывает мне честь, награждая именами всех своих возлюбленных. Идите сюда!.. Вы же не пойдете через парадные комнаты? Оставим этот путь для господина графа.
И горничная провела Тибо через маленькую дверь, справа от которой начиналась винтовая лестница.
На середине лестницы Тибо обвил рукой гибкую, словно уж, талию служанки.
— Мы уже в коридорах? — спросил он, ища губами щеку прелестной девушки.
— Нет еще, — ответила та, — но это все равно.
— Клянусь, — сказал Тибо, — если бы в этот вечер я звался Тибо вместо того, чтобы быть Раулем, клянусь, милая Мартон, я поднялся бы в мансарду вместо того, чтобы остаться во втором этаже.
Послышался скрип открывающейся двери.
— Ну, скорее! — сказала служанка. — Господин барон, госпожа уже беспокоится.
Потянув за собой Тибо, она вошла в коридор, открыла дверь, втолкнула Тибо в комнату и закрыла дверь за башмачником, совершенно уверенная в том, что впустила барона Рауля де Вопарфона, по ее словам самого забывчивого человека в мире.
Тибо оказался в спальне графини.
Если его поразило великолепие обстановки бальи Маглуара, извлеченной из кладовых его высочества герцога Орлеанского, то свежесть, гармония и изысканность этой комнаты наполнили его душу пьянящим восторгом.
Бедный дикарь никогда и во сне не видел ничего подобного.
Нельзя мечтать о вещах, о которых не имеешь никакого понятия.
Окна этой спальни были занавешены двойными шторами.
Первые — из белой тафты, отделанной кружевами.
Вторые — из голубого китайского атласа, расшитого серебряными цветами.
Постель и туалетный столик, задрапированные той же тканью, тонули в волнах валансьенских кружев.
Стены были затянуты бледно-розовой тафтой, поверх которой дрожал и словно таял от малейшего сквозняка тончайший, будто сотканный из воздуха индийский муслин.
На потолке — медальоны работы Буше, изображавшие туалет Венеры.
Амуры брали из рук своей матери различные предметы, составляющие доспехи женщин; но, поскольку все части этих доспехов были в руках амуров, Венера осталась совершенно безоружной: на ней был только пояс.
Медальон был окружен вымышленными пейзажами Книда, Пафоса и Амата.