– Неужели вы видели не только земных царей, но и царя небесного? – со смехом воскликнула Маргарита, бравшая все под сомнение.
– Да, сударыня, – отвечал Бенвенуто с детской бесхитростностью.
– Так расскажите же нам и об этом, – попросила королева Наваррская.
– Охотно, сударыня, – сказал Бенвенуто Челлини доверительным тоном, очевидно не допуская мысли, что кто-нибудь может сомневаться в истинности его слов. – Незадолго до того я видел сатану со всеми его присными; вызвал его мой приятель, священник-некромант. [60] Сатана явился нам в Колизее, и мы с большим трудом от него отделались. Но жуткое воспоминание об исчадии ада навсегда покинуло меня, когда в ответ на мою горячую мольбу мне явился, дабы укрепить дух мой в заточении, божественный наш спаситель в сиянии солнечных лучей, увенчанный ореолом.
– И вы действительно уверены… – спросила королева, – вполне уверены, что вам являлся Христос?
– Вполне уверен, сударыня.
– В таком случае, Бенвенуто, сделайте для дворцовой часовни фигуру Христа, – благодушным тоном произнес Франциск I.
– Ваше величество, будьте милосердны и закажите мне что-нибудь другое. Отложим эту работу.
– Но почему же?
– Потому что я дал обет господу богу посвятить это творение только ему.
– Превосходно! Так вот, Бенвенуто, мне нужна дюжина светильников для стола.
– О, это другое дело! Я с радостью повинуюсь вам, сир.
– И не просто светильники, а серебряные статуи.
– Ваше величество, это будет великолепно!
– Да, двенадцать статуй в мой рост – шесть богов и шесть богинь.
– Они будут вашего роста, сир.
– Да вы заказываете целую поэму! – промолвила госпожа д'Этамп. – Чудесную, удивительную! Не правда ли, господин Бенвенуто?
– Я никогда ничему не удивляюсь, сударыня.
– А я бы удивилась, – сказала герцогиня, задетая за живое, – если бы какой-нибудь ваятель, кроме античных, создал бы нечто подобное.
– Я все же надеюсь, что выполню заказ не хуже античных мастеров. – хладнокровно возразил Бенвенуто.
– А нет ли тут хвастовства, маэстро Бенвенуто?
– Я никогда не хвастаюсь, сударыня, – проговорил Челлини, пристально смотря на госпожу д'Этамп.
И надменная герцогиня невольно опустила глаза, не выдержав его твердого, спокойного взгляда, в котором даже не было гнева. Анна затаила неприязнь к Челлини; она почувствовала духовное превосходство художника, хотя и не могла постичь, в чем его сила. До сих пор герцогиня воображала, что красота всемогуща: она позабыла о могуществе гения.
– Но какие же нужны сокровища, чтобы вознаградить талант, подобный вашему? – желчно спросила герцогиня.
– Разумеется, моих сокровищ мало, – заметил Франциск I. – Кстати, Бенвенуто, вы, кажется, получили только пятьсот золотых экю. Довольно ли вам будет того жалованья, какое мы платили нашему придворному живописцу Леонардо да Винчи, – семьсот золотых в год? Кроме того, все работы, заказанные лично мною, будут оплачены отдельно.
– Ваше величество, эти щедроты достойны такого короля, как Франциск Первый, и, смею сказать, такого ваятеля, как Челлини. И все же осмелюсь обратиться к вашему величеству еще с одной просьбой.
– Заранее обещаю, что она будет выполнена, Бенвенуто.
– Ваше величество, у меня неуютная и тесная мастерская. Один из моих учеников нашел помещение, более подходящее для создания крупнейших работ, которые, быть может, закажет мне мой повелитель. Оно принадлежит вашему величеству. Это Большой Нельский замок. Он находится в распоряжении парижского прево, но прево не живет там, а занимает лишь Малый Нельский замок, который я охотно ему уступлю.
– Да будет так, Бенвенуто! – сказал Франциск I. – Водворяйтесь в Большой Нельский замок, и, когда мне захочется побеседовать с вами и полюбоваться вашими шедеврами, мне придется лишь перебраться по мосту через Сену…
– Как, ваше величество, – перебила короля госпожа д'Этамп, – вы без всяких оснований лишаете права на владение замком дворянина, преданного мне человека!
Бенвенуто взглянул на нее, и Анна во второй раз опустила глаза, не выдержав его удивительно проницательного, пристального взгляда.
А Челлини подхватил с тем же наивным простодушием, с каким рассказывал о своих видениях:
– Но ведь я тоже благородного происхождения, сударыня! Мой род ведет начало от человека знатного, самого главного полководца у Юлия Цезаря, по имени Фиорино, уроженца Челлино, что близ Монтефиасконе. Его именем названа Флоренция, а именем вашего прево и его предков, если память мне не изменяет, еще ничто не названо… Однако ж, – продолжал Бенвенуто, повернувшись к Франциску I, причем выражение его глаз и голоса тотчас же изменилось, – быть может, я слишком дерзок… быть может, я вызвал к себе ненависть власть имущих и, невзирая на покровительство вашего величества, она в конце концов погубит меня. У парижского прево, говорят, целая армия…
– Мне рассказывали, – перебил его король, – что однажды в Риме некий Челлини, золотых дел мастер, не пожелал без вознаграждения отдать серебряную вазу, заказанную монсеньором Фарнезе, в те времена кардиналом, а ныне папой.
– Сущая правда, ваше величество.
– Говорят еще, что вся стража кардинала явилась со шпагами наголо и пошла на приступ мастерской, чтобы взять вазу силой.
– И это сущая правда.
– Но этот самый Челлини, притаившись за дверью с мушкетом в руках, доблестно защищался и обратил в бегство телохранителей монсеньора, а наутро кардинал заплатил ему сполна.
– Все это истинная правда, ваше величество.
– Уж не вы ли тот самый Челлини?
– Да, сир, именно я, и ежели ваше величество сохранит свое благоволение ко мне, ничто меня не испугает.
– Смелее же вперед! – воскликнул король, чуть заметно улыбнувшись. – Смелее же, ибо вы дворянин!
Госпожа д'Этамп промолчала, но с этой секунды стала ненавидеть Челлини смертельной ненавистью оскорбленной женщины.
– Ваше величество, прошу вас о последней милости, – снова заговорил Челлини. – Не смею представить вам всех своих подмастерьев: их десять человек – французов и немцев, все славные ребята, мои искусные помощники. Но двух учеников – Паголо и Асканио – я привез из Италии… Подойдите, Паголо, выше голову, смотрите веселее! Не как наглецы смотрят, а как честные люди, которым нечего краснеть, ибо они не совершили дурных поступков… Паголо, пожалуй, не хватает изобретательности, ваше величество, а также и вдохновения. Зато он исполнительный и добросовестный мастер; работает он медленно, зато хорошо, прекрасно понимает мои замыслы и точно их выполняет… А вот и Асканио, юноша благородный, милый моему сердцу ученик, мой любимец. Он, без сомнения, не обладает могучим творческим воображением, по воле которого сталкиваются и бьются на барельефе батальоны двух вражеских армий или же вонзаются в края вазы могучие когти льва или зубы тигра. Нет, фантазия не подскажет ему причудливого, волшебного образа: ни чудовищных химер, ни сказочных драконов, – зато его душа, такая же прекрасная, как и тело, по наитию воспринимает, если можно так выразиться, божественный идеал. Попросите Асканио создать ангела или группу нимф, и никто не сравнится с ним – столько утонченности, поэтичности, неподражаемого изящества в его творениях! Когда я работаю с Паголо, у меня четыре руки, а когда с Асканио – две души. Добавлю: он любит меня, и я очень счастлив, что вблизи меня бьется такое чистое, преданное сердце, как сердце Асканио.