Марта и Мария Клеопова стояли на коленях и плакали.
Иоанн пытался поддержать Богородицу, столь бледную, что казалось, будто душа ее уже покинула или вот-вот покинет бренное тело.
Но тут, без сомнения, некий ангел неслышно и невидимо пролетел среди этих жалоб и стонов, этих воплей и проклятий беснующейся толпы и нашептал на ухо Христу какие-то божественные слова, ибо запрокинутая голова Иисуса приподнялась, он обеими руками уперся в землю, с трудом встал на колени, и наконец с помощью стражей ему удалось подняться.
К Марии, казалось, снова возвращалась жизнь по мере того, как приходил в себя ее сын: она повторяла все движения Иисуса и оказалась на ногах одновременно с ним.
И тут Христос, протерев окровавленными пальцами залитые кровью глаза, смог на другом краю площади разглядеть свою мать, стоящую с протянутыми к нему руками…
Тем временем Пилат приказал, чтобы после казни Иисуса облачили в красный плащ и привели в преторий.
Надеялся ли прокуратор, издевательски награждая Христа пурпурной мантией царей, смутить толпу или он хотел скрыть от собственных глаз кровь своей жертвы?
Как бы то ни было, Иисуса ввели во двор претория, затем затолкнули в комнату стражи, где накинули на спину старый ликторский плащ, а потом по внутренней лестнице ввели на мост, соединявший дворец Пилата с цитаделью Антония.
Прокуратор пришел туда чуть ранее. Он снова велел протрубить в горн, призывая к молчанию и заставляя все взгляды обратиться к нему.
А в это время, поддерживаемый двумя служителями, появился бледный, бескровный, шатающийся Иисус с камышовой тростью в руке, терновым венцом на голове и в красной мантии на плечах.
— Ессе homo! 13 — произнес Пилат.
Из-за перемены в одежде многие не узнали Иисуса, но едва зрители поняли, что за человека им показывают и чего добивается Пилат, они в один голос завопили:
— Распни его! Распни его!
Тут первосвященник сделал знак, что желает говорить. Снова прозвучала труба, и все смолкли. Среди тишины послышался голос Каиафы:
— Берегись, Пилат, если ты освободишь этого человека, ты не друг кесарю. Ведь он объявил себя царем, и есть другие, что признают его таковым, а тот, кто именует себя царем, восстает против императора.
Пилат почувствовал, что ему расставили ловушку: обвиненный в возмущении против кесаря, Иисус представал уже не лжепророком, богохульником или магом, но бунтовщиком, и здесь лозами не обойтись: дело попахивает веревкой.
Стоит послать донос Тиберию, и подозрительный император может внести в один и тот же проскрипционный список и ненаказанного смутьяна, и слишком снисходительного судию.
Тем не менее, прокуратор решился прибегнуть к последнему средству.
Он чуть слышно отдал приказ центуриону, находившемуся подле, тот спустился с четырьмя воинами и поспешил к тюрьме, расположенной лишь в нескольких шагах от дворца. Он отправился туда за ничтожным убийцей, приговоренным к смерти и ожидающим часа расплаты.
Убийцу звали Вар-Авва, то есть «сын Аввы».
Лишь только он расслышал шаги в проходе, ведущем в его застенок, лишь только заскрежетал дверной засов, он подумал, что пришли распять его, и, вооружившись цепью, собрался защищаться.
При свете факелов центурион и четверо стражей увидели приговоренного, забившегося в самый дальний угол, сжавшегося в комок, с горящими глазами, стиснутыми зубами, с занесенными над головой руками, готового ударить оковами первого, кто приблизится к нему.
Однако это проявление враждебности мало обеспокоило четверых посланных. Они подступили к узнику, прикрывшись щитами, против которых цепь была бессильна. К тому же, прежде чем Вар-Авва сумел занести руки вторично, они ухватили его за ту же цепь. Двое потащили приговоренного вперед, а их товарищи принялись пинками подгонять его сзади.
Выйдя из тюрьмы, Вар-Авва приветствовал новый день, который счел последним в жизни, потоком кощунственной брани.
Завидев огромное скопище народа, он решил, что все собрались ради него, а заслышав крики «Распни его! Распни его!», подумал, что и они относятся именно к нему.
У источника напротив тюрьмы остановились передохнуть какие-то люди, тащившие огромный крест, и у Вар-Аввы не осталось сомнений, что орудие пытки предназначено ему.
Тогда он бросился на землю и стал кататься по ней, вопя и воя. Стражникам понадобилась еще четверка товарищей в подкрепление, чтобы ухватить за руки и ноги этого отверженного и таким способом доставить на Ксист.
— Вот человек, за которым посылал властительный прокуратор, — отчеканил центурион.
— Хорошо, — откликнулся тот. — Пусть его поставят рядом с Иисусом. Солдаты подтащили Вар-Авву к Христу. На краткое время перед народом предстали человек-демон рядом с богочеловеком, один — с горящими глазами, сведенным яростью ртом, скрюченными руками, орущий и богохульствующий, другой — мягкий, смиренный, покорный судьбе, молящийся и благословляющий всех.
Глядя на этих двоих, Пилат нисколько не сомневался, что Христос будет спасен, и повелел трубить, чтобы прекратить шум, усилившийся с появлением Вар-Аввы.
— Иудеи, — громко и отчетливо заговорил он. — Существует обычай, по которому в день Пасхи я отпускаю в вашу честь одного из осужденных на смерть… Выбирайте между этим негодяем, одно имя которого всего месяц назад заставляло вас содрогаться, и пророком, которого еще неделю назад вы называли помазанником Божьим.
Вар-Авва побледнел; он едва лишь взглянул на Иисуса и понял: невозможно, чтобы его предпочли этому человеку. Поднялся невообразимый шум.
— Назовите того, — продолжал Пилат, — кто кажется вам более достойным снисхождения. Так кого же из двоих следует помиловать?
Но ни один голос не прозвучал в защиту Иисуса. Толпа загрохотала:
— Вар-Авву! Вар-Авву!
Убийца радостно потряс своими цепями.
— Ты слышишь их, Пилат, — прохрипел он. — Ты слышишь! Освободи же меня!
— На крест Иисуса! На крест! — снова завопили внизу.
— Вы не люди, а стая тигров, — воскликнул Пилат. — Ведь я сказал вам и повторяю, что, по моему убеждению, он невиновен!
— Он заговорщик против кесаря! Заговорщик против кесаря!.. Пусть отпустят Вар-Авву и выдадут нам Иисуса!.. Иисуса на крест, Иисуса на Голгофу!.. Распни его! Распни его!..
— Вы хотите этого? — проговорил Пилат. — Что ж, но подождите хотя бы, пока… — и он тихо приказал что-то одному из рабов.
— Смерть! Смерть! — рычала и злобствовала толпа.
— Он умрет, — сказал Пилат. — Но предупреждаю, кровь его падет на вас!