Он кладет руки мне на плечи и нежно отстраняется.
— Ты даже представить не можешь, как мне трудно от тебя оторваться, — говорит Оливер. — Но мне нужно написать вступительную речь, а мать моего клиента… невероятно требовательная особа.
— Я не шучу, — отвечаю я.
Он садится, достает мою пижаму, на которой лежал, и помогает мне натянуть ее через голову.
— Мне тоже не до шуток, — замечает он.
Мы одеваемся, потом Оливер освобождает Тора из заточения и пристегивает поводок к его ошейнику, предлагая проводить меня домой. В этот утренний час на улице мы одни.
— Я глупо себя чувствую, — признаюсь я, бросая взгляд на свои тапочки и пижамные штаны.
— Ты похожа на студентку.
Я закатываю глаза.
— Ты лжец.
— Ты хочешь сказать, адвокат.
— А разве это не одно и то же?
Я останавливаюсь и смотрю на него.
— Джейкобу ни слова, — предупреждаю я.
Оливер не начинает делать вид, что не понимает, о чем я. Он продолжает идти, таща на поводке Тора.
— Хорошо.
Мы прощаемся у парка, где катаются на скейтбордах. Я спешу к дому, сжавшись от холодного ветра. Мимо проезжают редкие машины. Временами меня переполняет хорошее настроение, на лице появляется улыбка. Чем ближе я подхожу к дому, тем она все более неуместна. Как будто я что-то скрываю, как будто имею дерзость быть просто женщиной, а не матерью, которой должна быть.
В шесть пятнадцать я с облегчением поворачиваю за угол на свою улицу. Джейкоб просыпается ровно в шесть тридцать, он ни о чем не узнает.
Но, подходя ближе, вижу свет в окнах, и мое сердце обрывается. В панике я начинаю бежать. А если с Джейкобом ночью что-нибудь случилось? Какая я была дура, что оставила его одного! Даже записки не написала, даже телефон с собой не взяла. Я распахиваю входную дверь, сгибаясь от тяжести ужасных предположений.
Джейкоб стоит у кухонного стола и готовит коричневый завтрак. Стол накрыт на двоих.
— Мама, — радостно выкрикивает он, — ты ни за что не догадаешься, кто у нас!
Однако я не успеваю даже предположить, как слышу, что внизу кто-то смывает унитаз, потом льется вода из крана и раздаются шаги гостя, который входит на кухню, смущенно улыбаясь.
— Генри? — изумляюсь я.
19 ноября 1986 года исчезла Хелле Крафтс, стюардесса «Пан-Американ» из Коннектикута. Вскоре после исчезновения подозрения пали на ее мужа: Ричард Крафтс заверил полицию, что 19 ноября не выходил из дому, но было установлено, что он покупал по кредитной карточке новое постельное белье. Незадолго до исчезновения жены он также приобрел большой холодильник и взял в аренду дробилку для древесных отходов.
Когда один из свидетелей вспомнил, что видел дробилку неподалеку от реки Хьюсатоник, полиция обыскала дом Крафтсов. Кровь, обнаруженная на матрасе, принадлежала Хелле. Возле реки нашли письмо, адресованное Хелле, а в самой реке водолазы обнаружили цепную пилу и полотна, на которых остались человеческие волосы и частички ткани. На основании этих находок начали более тщательное расследование.
В результате были обнаружены:
2660 волосков.
Ноготь с пальца руки.
Ноготь с пальца ноги.
Зубная коронка.
Пять капель крови.
(На ногте с пальца руки, найденном в пикапе, который Крафтс арендовал, был обнаружен лак по химическому составу совпадающий с лаком в ванной комнате Хелле, но суд не принял во внимание эту улику, потому что она была добыта без ордера на обыск.)
На основании всех этих улик Крафтс был в 1989 году признан виновным в убийстве жены и приговорен к 99 годам тюремного заключения.
Это дело прославило доктора Генри Ли. Благодаря ему, герою криминалистики, доказали, что было совершено убийство… хотя тело так и не обнаружили.
На одно мгновение мне показалось, что я брежу. Мой бывший муж не может стоять на моей кухне, не может наклоняться, чтобы неловко поцеловать меня в щеку.
— Что ты тут делаешь? — спрашиваю я.
Он смотрит на Джейкоба, который наливает шоколадное соевое молоко в стакан.
— Хотя бы раз в жизни я решил поступить правильно, — отвечает Генри.
Я скрещиваю руки на груди.
— Не льсти себе, Генри. Дело не в Джейкобе, а в твоем чувстве вины.
— Н-да… — протягивает он. — Есть вещи неизменные.
— Ты на что намекаешь?
— Никому не позволено быть лучшей матерью, чем ты. Ты должна быть золотым образчиком, а если нет, то ты отсекаешь всех остальных, чтобы таковой казаться.
— Смешно слышать это от человека, который столько лет не видел своего сына.
— Три года, шесть месяцев и четыре дня, — подсказывает Джейкоб. Я и забыла, что он находится в комнате. — Мы ходили ужинать в ресторан в Бостоне, когда ты прилетал в командировку. Ты заказал говяжью вырезку и отослал ее назад, потому что вначале она показалась тебе сырой.
Мы с Генри обмениваемся взглядом.
— Джейкоб, — говорю я, — почему бы тебе не подняться наверх и не принять душ?
— А как же завтрак?
— Позавтракаешь, когда спустишься.
Джейкоб спешит наверх, оставляя нас с Генри наедине.
— Ты, должно быть, шутишь, — напускаюсь я на него. — Думаешь, можешь вот так однажды появиться, как прекрасный рыцарь, и спасти положение?
— Учитывая то, что именно я выписал чек адвокату, — отвечает Генри, — я имею право удостовериться, что он не зря ест свой хлеб.
Я тут же вспоминаю об Оливере. О том, что произошло между нами и не имеет к работе никакого отношения.
— Послушай, — начинает Генри, и бахвальство слетает с него, как снег с дерева, — я приехал сюда не для того, чтобы еще больше усложнить твою жизнь, Эмма. Я приехал помочь.
— Ты не можешь быть их отцом только потому, что тебя заела совесть. Ты либо отец двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, либо вообще не отец.
— Может быть, спросим у наших детей, что хотят они: чтобы я остался или уехал?
— Ладно. Это как помахать перед их носом новой видеоигрой. Ты для них новинка, Генри.
Он едва заметно улыбается.
— Уже и не помню, когда в подобном в последний раз меня упрекали.
Раздается шум — по лестнице, гулко топая, спускается Тео.