— Джесс была очень важна для Джейкоба: если бы они повздорили, он бы необычайно расстроился. Своим приходом к ней он недвусмысленно дал понять, что не знает, как поступить. Он следует заведенному порядку, а не позволяет раздуться ссоре. Вполне вероятно, что мозг Джейкоба расценил ссору следующим образом: «Джесс велела мне исчезнуть. Я не могу исчезнуть, потому что всегда знаю, где нахожусь. Это означает, что она на самом деле не это имела в виду, поэтому я буду продолжать жить, как будто она этих слов и не говорила». Джейкоб из слов Джесс не понял, что она не хочет его видеть. Это и отличает Джейкоба от сверстников — неспособность поставить себя на место Джесс. И когда другой ребенок может просто вести себя странно, Джейкобу совершенно чуждо сопереживание, его поступки и ощущения вращаются вокруг его собственных нужд. Он никогда не задумывался над чувствами Джесс. Единственное, что он понимает, — как сильно она обидела его, поссорившись.

— Джейкоб знает, что незаконно убивать человека?

— Совершенно точно. С его пристрастием к криминалистике он, скорее всего, может процитировать правовой статус с такой же легкостью, как и вы, мистер Бонд. Но для Джейкоба самосохранение — единственный нерушимый закон, который перевешивает остальные. Поэтому, как и в том случае с девочкой в школе, когда он вышел из себя из-за того, что она его унизила, — и искренне не понимал, в чем проблема, ведь она первая начала, — я лишь могу предположить, что так произошло и с Джесс.

Внезапно вскакивает Джейкоб.

— Я не выходил из себя! — кричит он, когда Эмма хватает его за руку, чтобы усадить на место.

Разумеется, тот факт, что он вспылил, тут же сводит его заверения на нет.

— Мистер Бонд, следите за своим клиентом, — предупреждает судья.

Оливер поворачивается. Сейчас он похож на солдат из фильмов, когда те достигают вершины холма, видят армию противника внизу и понимают: как бы там ни было, молиться некогда.

— Джейкоб, — вздыхает он. — Сядь.

— Мне нужен перерыв! — кричит Джейкоб.

Оливер смотрит на судью.

— Ваша честь?

Поспешно выводят присяжных, а Джейкоб чуть ли не бегом мчится в комнату сенсорной релаксации.

Отец выглядит абсолютно потерянным.

— И что теперь?

— Подождем пятнадцать минут.

— Может, мне… Ты пойдешь с ними?

До этого я ходил. Болтался в углу, развлекаясь резиновыми мячиками, пока Джейкоб разыгрывал свою партию. Но сейчас я смотрю на отца.

— Делай, как знаешь. Я останусь здесь.

Одно из моих первых воспоминаний: я болен и плачу не переставая. Джейкобу лет шесть-семь, и он без остановки просит маму, которая не спала из-за меня всю ночь, приготовить завтрак. Еще рано, солнце даже не появилось над горизонтом.

«Я есть хочу», — говорит Джейкоб.

«Знаю, но мне нужно сейчас позаботиться о Тео».

«А что с Тео?»

«У него болит горло, очень сильно».

Минуту Джейкоб переваривает полученную информацию.

«Держу пари, если Тео съест мороженое, его горлу полегчает».

«Джейкоб, — удивляется мама, — ты беспокоишься о здоровье Тео?»

«Я не хочу, чтобы у него болело горло», — отвечает Джейкоб.

«Мороженое! Мороженое!» — кричу я. И прошу не настоящее мороженое, а соевое, как и все остальные продукты в нашем холодильнике. Тем не менее это сладкое, а не завтрак.

Мама уступает.

«Хорошо, мороженое», — соглашается она.

Усаживает меня в стульчик и ставит тарелку. Она ставит тарелку и перед Джейкобом и гладит его по голове.

«Я скажу доктору Мун, что ты заботишься о брате», — говорит она.

Джейкоб ест мороженое.

«Наконец-то, — говорит он, — тишина и порядок».

Мама воспринимает его слова как попытку преодолеть синдром Аспергера и выразить сочувствие бедному, больному младшему брату.

Но я все понимаю, когда становлюсь старше: Джейкоб получил на завтрак мороженое, и ему даже не пришлось об этом просить.

Джейкоб заставил меня прекратить истерику.

В тот день брат не пытался помочь мне. Он пытался помочь себе.

ДЖЕЙКОБ

Я лежу под тяжелым одеялом, и мне кажется, что сотни рук прижимают меня к полу, кажется, что я глубоко на дне моря и не вижу солнца, не слышу, что происходит на берегу.

Я не терял над собой контроль.

Не знаю, почему доктор Мун так решила.

Не знаю, почему мама не встала и не начала возражать. Не знаю, почему Оливер не говорит правды.

Раньше мне снились кошмары, в которых солнце очень близко подходило к земле. Знал об этом только я один, потому что моя кожа, в отличие от остальных людей, чувствительна к малейшему изменению температуры. Несмотря на все мои попытки предупредить человечество, меня никто не слушал. В конечном итоге начали, словно факелы, возгораться деревья и мои родные сгорели заживо. Я просыпался, видел, как солнце встает из-за горизонта, и срывался, потому что откуда я мог знать наверняка, что мой кошмар — всего лишь сон, а не настоящее предостережение?

Думаю, сейчас происходит нечто подобное. После долгих лет, когда я воображал себя инопланетянином на этой земле — с чувствами более обостренными, чем у обычных людей, речевыми оборотами, которые им непонятны, и поведением, которое кажется странным на этой планете, но на моей родной планете, должно быть, считается вполне приемлемым, — как ни удивительно, мои фантазии начали сбываться. Правда — ложь, а ложь оказывается правдой. Присяжные верят тому, что слышат, а не тому, что у них перед глазами. И никто не слышит, как бы громко я ни кричал про себя.

ЭММА

Кажется, сердцебиение слышится даже из-под одеяла. Я нахожу руку Джейкоба и сжимаю ее.

— Дорогой, — говорю я, — нужно идти.

Он поворачивается ко мне. В темноте я вижу, как свет отражается в его глазах.

— Я не выходил из себя с Джесс, — бормочет он.

— Поговорим об этом позже…

— Я не причинял ей вреда, — говорит Джейкоб.

Я останавливаюсь и пристально смотрю на него. Я хочу ему верить. Господи, как я хочу ему верить! Но потом я представляю стеганое одеяло (которое для него сшила моя мама), и в него было завернуто тело мертвой девушки.

— Я не хотел ее обидеть, — поправляется Джейкоб.

Родители, глядя в лицо новорожденного сына, не думают обо всех несчастьях, которые подстерегают его в жизни. Вместо этого видятся только открывающиеся возможности: его первая улыбка, первые шаги, окончание института, свадебный танец, его лицо, когда он держит на руках собственного ребенка. С Джейкобом я постоянно сверяюсь с указателями: когда он по собственному желанию посмотрел мне в глаза, когда он воспринял изменения в планах без истерики, когда он носит рубашку, предварительно педантично не срезав сзади ярлычок. Мы любим детей не за их поступки, мы любим их за то, кем они есть.