— И бить людей, — заканчиваю я.
— Формально говоря, это бокс, — вмешивается Оливер.
— Откуда это?
— Я принес. Я имею в виду, все любят играть на приставке.
Я пристально смотрю на него.
— Следовательно, вы не видите ничего плохого в том, чтобы принести в дом игровую приставку, обучающую жестокости, даже не спросив моего разрешения?
Оливер пожимает плечами.
— А вы бы разрешили?
— Нет!
— Отложим слушание дела. — Он улыбается. — Кроме того, мы не играем в «Чувство долга», Эмма. Мы просто боксируем. А это спорт.
— Олимпийский вид спорта, — добавляет Джейкоб.
Оливер бросает Тео свой пульт.
— Побоксируй за меня, — велит он и тащит меня в кухню. — Как прошла встреча?
— Прошла… — открываю я рот и тут же замечаю царящий в кухне беспорядок.
Я не обратила на это внимания, когда вбежала в дом, пытаясь определить источник стонов и вздохов, но теперь вижу, что кастрюли и сковородки свалены в раковину, а почти все миски грудой высятся на кухонном столе. Одна сковорода стоит на включенной плите.
— Что здесь происходит?
— Я все уберу, — обещает Оливер. — Просто увлекся, играя с Тео и Джейком.
— Джейкобом, — автоматически поправляю я. — Он не любит уменьшительных имен.
— А когда я его так назвал, он не возражал, — отвечает Оливер.
Он успевает раньше меня к плите, выключает ее и хватает разноцветную прихватку, которую Тео сшил для меня на Рождество, когда был маленьким.
— Присаживайтесь. Я оставил для вас обед.
Я опускаюсь на стул — не потому что Оливер так сказал, а потому что не могу вспомнить, когда в последний раз меня кормили обедом. Всегда наоборот: готовлю я. Оливер наклоняется, чтобы поставить передо мной тарелку, и я чувствую запах его шампуня — пахнет свежескошенной травой и сосной.
На обед омлет со швейцарским сыром. Ананас. Кукурузный хлеб. На отдельном блюде — желтый кекс.
Я поднимаю на него глаза.
— Что это?
— Это из ваших припасов, — отвечает он. — Без глютена. Но сахарную пудру мы с Джейком сделали сами.
— Я не о кексе.
Оливер присаживается за стол и протягивает руку за кружочком ананаса.
— Сегодня же Желтая среда, я прав? — говорит он. — Ешьте, пока омлет не остыл.
Я беру кусочек, потом еще. Съедаю весь хлеб и только тут понимаю, как проголодалась. Оливер с улыбкой смотрит на меня и внезапно вскакивает, как только что сделало его воплощение на экране, когда Джейкоб сбил его с ног. Открывает холодильник.
— Лимонад? — предлагает он.
Я откладываю вилку.
— Оливер, послушайте…
— Не нужно меня благодарить, — отвечает он. — Честно. Для меня готовка оказалась веселее, чем ознакомление с делом.
— Я кое-что должна вам сказать. — Я жду, пока он снова сядет. — Я не знаю, откуда взять денег, чтобы вам заплатить.
— Не волнуйтесь. Мои услуги няни стоят сущие гроши.
— Я говорю не об этом.
Он отводит взгляд.
— Что-нибудь придумаем.
— Каким образом? — спрашиваю я.
— Не знаю. Давайте переживем суд, а потом решим…
— Нет! — Мой голос напоминает удар топора. — Мне не нужна благотворительность.
— Вот и отлично, потому что я не могу себе ее позволить, — отвечает Оливер. — Ну, может, вы станете моим помощником или редактором?
— Я ничего не смыслю в юриспруденции.
— Это нас и объединяет, — отвечает он и улыбается. — Шутка!
— Я не шучу: я не позволю вам вести это дело, пока мы не составим что-то вроде графика расчетов.
— Вот в этом вы мне и поможете, — соглашается Оливер.
Он похож на кота, который проглотил целый пакет молока со сливками. Или на человека, который лежит под одеялом и наблюдает, как женщина раздевается.
Почему, черт побери, у меня возникли подобные мысли?
Я вспыхиваю.
— Надеюсь, вы не предполагаете, что мы…
— Сыграем партию в виртуальный теннис? — перебивает меня Оливер и достает из кармана небольшой картридж с электронной игрой. — А вы о чем подумали?
Он широко распахивает глаза — сама невинность!
— Просто чтобы вы знали, — отвечаю я, выхватывая у него картридж, — я отвратительно подаю.
В полицейском участке Джейкоб признался, что зуб Джесс Огилви был выбит случайно. Что он передвигал тело и воссоздавал место происшествия.
Любой суд присяжных сделает простое и логичное предположение, что он признался в убийстве. В конечном итоге, повсюду же не валяются трупы, чтобы дети-аутисты, увлекающиеся криминалистикой, удовлетворили свою страсть.
Именно поэтому больше всего я надеюсь на то, что уберегу Джейкоба от пожизненного, если исключу весь протокол допроса в полицейском участке, пока суд не принял его в качестве улики. Чтобы этого добиться, нам необходимо пройти процедуру слушания об исключении признания из дела, а это означает, что Эмма, Джейкоб и я снова обязаны явиться в суд.
Одна проблема: последний раз, когда Джейкоб находился в суде, дела шли не слишком гладко.
Сидя рядом с клиентом, я чувствую, что мои нервы натянуты как струна, пока Хелен Шарп проводит прямой допрос детектива.
— Когда вы впервые занялись этим делом? — спрашивает она.
— В среду утром, тринадцатого января, я получил информацию о пропаже человека. В полицию обратился Марк Макгуайр, жених Джесс Огилви. Я начал расследование, и восемнадцатого января в результате всесторонних поисков в трубе было обнаружено тело мисс Огилви. Она умерла от внутреннего кровоизлияния, возникшего в результате черепно-мозговой травмы, многочисленных ушибов и ссадин. Тело было завернуто в одеяло, которое принадлежит подсудимому.
Джейкоб что-то яростно пишет в блокноте, который я положил перед ним на стол, и показывает мне написанное. «Он ошибается».
Я беру у него блокнот. У меня затеплилась надежда. Вероятно, подобные оплошности в неверно истолкованных показаниях являются упущенными деталями, о которых Джейкоб никому не сказал. «Одеяло не твое?»
«На самом деле она умерла не от внутреннего кровоизлияния, — пишет он. — Произошло кровоизлияние между твердой мозговой оболочкой, защищающей мозг, и паутинной оболочкой мозга, являющейся средним слоем оболочек мозга».
Я закатываю глаза. «Благодарю вас, доктор Хант», — отвечаю я.