Как же я могу винить отца за то, что он не хотел такой судьбы своей дочери?
Подъезжая к маминому дому во второй раз, я дрожу от огорчения. Она выходит мне навстречу со ступой и пестиком; смесь явно пахнет розмарином. Когда она видит меня, лицо ее начинает светиться.
— Заходи!
— Это правда?
— Что «это»?
— Что ты алкоголичка.
Улыбка вмиг гаснет. С ее лица как будто сковыривают слой краски. Оглянувшись по сторонам, как бы проверив, никто ли меня не слышал, мама заводит меня в дом. Какая-то часть моей души умирает от желания услышать, что это всего лишь очередная папина выдумка. Новая ступенька в его хитроумном плане, призванном пробудить во мне ненависть к родной матери.
Но она убирает непослушные пряди волос с лица и прячет их за уши.
— Да, — набравшись храбрости, отвечает она. — Я алкоголичка. — Она скрещивает руки на груди. — И я не выпила ни капли за последние двадцать шесть лет.
Чистосердечное признание порой заставляет плакать даже камень.
— Почему ты мне не сказала?
— Ты не спрашивала, — тихо говорит мама.
Но все равно это ложь, пусть и невысказанная. Когда ты называешь несуществующую связь просто потому, что тебе хочется, чтобы она существовала, — это ложь. Ложь — это когда говоришь себе, что вы будете ходить друг к другу на обед, и обмениваться семейными рецептами, и делать еще множество вещей, которые, как мне представлялось в фантазиях, дочери делают вместе с матерями. Как будто это поможет сблизиться… Нельзя начать с того, на чем вы остановились. Так попросту не бывает.
Она протягивает руку, я отшатываюсь, и в глазах ее блестят слезы.
— Ты пришла сюда, ты была рада видеть меня, — говорит она. — Я подумала, что если скажу, то снова тебя потеряю.
— Ты пытаешься выставить себя невинной жертвой, — набрасываюсь на нее я.
— Я и была жертвой. Возможно, я не была идеальной матерью, но я была твоей матерью, Бет. И я любила тебя.
Прошедшее время.
— Меня зовут не так, — поджав губы, отвечаю я. И ухожу снова, на этот раз по доброй воле.
Однажды во время снежного бурана нас с Гретой вызвали на поиски девочки-подростка, оставившей предсмертную записку и исчезнувшей без следа. Отец, растивший ее один, сходил с ума. Дело было в Мередите, в Озерном Крае. Тамошние полицейские пытались идти по горячим следам, но снег валил такой густой, что следы мгновенно терялись.
Местным жителям в тот вечер рекомендовали оставаться дома, а потому единственным транспортом, попавшимся мне на пути, были плуги и машины-пескометы. Меня сразу же отвели к отцу девочки. Он раскачивался в кресле, прижав к губам кулак, словно боялся закричать.
— Мистер Дамато, а у Марии есть «свое» место? То, куда она ходит, когда хочет побыть одна.
Он покачал головой.
— Я о таком не знаю.
— Вы могли бы показать мне ее комнату?
Он отвел меня в типичную комнату девчонки-тинэйджера: двуспальная кровать, книжные стеллажи из ящиков из-под молока, ноутбук, гелевый светильник. Типичная-то типичная, но абсолютно чистая. Кровать застелена, на столе — ни единой бумажки. Одежда аккуратно развешана в шкафу. В мусорной корзине пусто.
Поскольку Мария Дамато успела еще и постирать всю свою одежду, Грете пришлось довольствоваться найденными в шкафу туфлями. На улице нас тут же закружило в снежном хороводе. Грета двинулась на запад, к дороге, а оттуда свернула к лесу. Время от времени она перескакивала через сугробы; иногда я проваливалась в них по колено. Стоило открыть рот — и на языке появлялся вкус льда.
Через два часа Грета прорвалась сквозь деревья и помчалась по замерзшему озеру. Подернутое снегом, оно напоминало поле. Снежинки размером с монетку застревали у меня в ресницах, липли к губам, а брови Греты как будто враз погустели и тронулись сединой. Заснеженный лед еще опаснее обычного, и мы несколько раз поскользнулись. Грета сделала один круг, другой… Наконец она остановилась и положила лапы на снежный сугроб.
Сначала я увидела волосы, смерзшиеся в твердые сосульки. Перевернув девочку на спину, я начала делать ей искусственное дыхание, когда она вдруг вскочила, отбиваясь и царапаясь, как разъяренная кошка.
— Вон отсюда, убирайся! — визжала она, а после открыла глаза и расплакалась.
Прибывшие на озеро медики сказали, что снежный покров сыграл роль изолятора и это спасло Марии жизнь. Когда мы вернулись, отец уже ждал у двери. Держа меня за руку, Мария неуверенно шагнула ему навстречу. И вдруг Грета встала между ними и глухо зарычала.
— Грета! — возмутилась я. И почувствовала, что Мария наконец успокоилась. Словно ее поддержали.
Поверьте, я много чего видела: и мальчиков с ангельскими лицами, бежавших от издевательств в школе, и подростков, взбиравшихся на водонапорные башни, чтобы умереть поближе к Богу, и хрупких девочек, прятавшихся по ночам от приятелей своих мам. Но моя задача — вернуть детей домой, а не разбираться в обстоятельствах, принудивших их к бегству. Поэтому в тот вечер я вернула Марию благодарному отцу. Я сделала то, что должна была сделать.
Через месяц мне позвонил детектив, который вел это дело, и сообщил, что Мария застрелила отца, после чего наложила на себя руки. В тот день я дала Грете добавку ее любимого корма — за то, что она понимала больше, чем иные люди…
Я вот к чему клоню: порой «поступить по правилам» не значит «принять разумное решение». Подчас, рассчитывая на бумаге, мы забываем про овраги. Иногда лучшее, что можно сделать, — это просто уйти.
Когда Софи было два года, мы с Эриком повезли ее на рыбалку. Блаженным воскресным утром мы уселись на пирсе на озере Гуз. Эрик насаживал червяка на крючок, забрасывал леску и помогал Софи держаться за удилище. Она как раз выучила слово «рыба» и, когда мы вытаскивали из воды форель или окуня, принималась хлопать в ладоши и бесконечно повторять: «Рыба, рыба, рыба…»
Я до сих пор не понимаю, как это случилось. Эрик отпустил Софи, чтобы приладить наживку, а я в это время указывала пальцем на радужную форель, которую мы только что выпустили обратно в черную, холодную воду Раздался еле слышный всплеск, как будто кто-то «пек блинчики» на глади пруда, и мы одновременно поняли, что Софи исчезла.
Спасательного жилета на ней не было: когда мы пытались его застегнуть, она отбивалась руками и ногами, и мы решили, что под нашим присмотром ничего плохого с ней случиться не может.
— Софи! — закричал Эрик, и ужас, прозвучавший в его голосе, полоснул меня по сердцу.
Я ни о чем не думала — я просто прыгнула в воду и открыла глаза. Все было словно в тумане, я поднимала ил подошвами своих ботинок, но у самого дна мелькнуло что-то яркое — и я ринулась туда.
Софи, не умевшая плавать, камнем пошла ко дну, и ее отнесло под пирс. Ухватившись за край футболки, я вытащила ее из воды и отдала Эрику. Пока я, кашляя и отплевываясь, выбиралась из пруда, он уложил Софи на грубые, видавшие виды доски пирса.