— Зачем Софи красит кактус?
Делия пожимает плечами.
— Он захотел стать розовым.
— Вот как! — Я присаживаюсь на корточки возле дочери. — И кто это тебе сказал?
— Ну, кто-кто… — протягивает Софи с той тоской, на какую способны только четырехлетние дети. — Магдалена.
— Магдалена?
— Кактус. — Она указывает на растущий в нескольких футах цереус. — Это Руфус, а тот маленький, с белой бородкой, Папа Джо.
Я испытующе смотрю на Рутэнн.
— Это вы дали кактусам имена?
— Конечно, нет! Их родители. — Она подмигивает мне. — В доме есть чай со льдом. Угощайся.
В поисках хотя бы чистой банки из-под варенья я довольно долго брожу среди всевозможных шкафчиков, забитых пуговицами, бусинками и связками сушеных трав, перетянутых лентами сыромятной кожи. Кувшин с чаем обнаруживается на столе. Я набираю полный стакан и уже собираюсь отпить, когда звонит телефон. Трубку я нахожу под гроздью коричневых бананов.
— Алло?
— Здравствуйте. Позовите, пожалуйста, Рутэнн Масавистиву.
— Одну секунду. А кто ее беспокоит?
— Ее беспокоят из онкологического центра «Виргиния Пайпер».
Онкологический центр? Я выхожу на крыльцо.
— Рутэнн, вас к телефону.
Она помогает Софи проникнуть кисточкой в узкую подмышку кактуса.
— Спроси, что им нужно, Сикьятаво. Я занята с нашим маленьким Пикассо.
— Мне кажется, вам лучше самой поговорить с ними.
Вручив кисть Софи, она заходит в трейлер и захлопывает сетчатую дверь. Я даю ей трубку.
— Это из больницы, — тихо говорю я.
Рутэнн долго молча смотрит на меня.
— Вы ошиблись номером! — наконец рявкает она в трубку и жмет кнопку «отбой».
Я уверен, что она сама не заметила, как прикрыла левую грудь рукой, словно птица крылом.
Полагаю, у нас у всех есть свои секреты.
Она смотрит на меня, пока я не наклоняю голову — едва заметно, — тем самым обещая ее не выдать. Когда телефон звонит снова, она наклоняется и выдергивает шнур из розетки.
— Ошиблись номером, — повторяет она.
— Ага, — соглашаюсь я. — Со мной такое происходит постоянно.
В железнодорожном парке МакКормик уже довольно малолюдно, когда мы наконец туда добираемся, а успеваем мы только к заходу солнца. Обширная зона отдыха, включающая в себя игровую площадку, карусель и миниатюрный паровоз, обычно привлекает ребятню детсадовского возраста. Делия пригласила Фица, а я — Рутэнн. Она и здесь достает из необъятной сумки свой заношенный плащ и разворачивает бурную торговлю среди уставших матерей.
Фиц с Делией ведут Софи на карусель, я остаюсь за разметкой. Софи мигом седлает белую лошадь с изогнутой шеей.
— Давай сюда! — кричит мне Фиц. — Что ты теряешь?
— Чувство собственного достоинства!
Фиц громоздится на розового пони.
— Парень, который не сомневается в своем мужском начале, не станет сидеть в сторонке, как последний неудачник.
Я смеюсь.
— Ну да. Подержать твою сумочку, пока ты объезжаешь пони?
Делия пытается пристегнуть Софи, но та не дается.
— Больше никто не пристегивается! — ноет она.
Делия выбирает черного жеребца возле Фица. Я слушаю, как играет музыка. Карусель начинает мелко вибрировать.
Я не признаюсь в этом никому, но карусели пугают меня до смерти. Эта жуткая мелодия на каллиопе! [23] И эти гримасы боли на лошадиных мордах: безумные закатившиеся глаза, оскаленные желтые зубы, напрягшиеся тела… Когда карусель делает полный оборот, в зеркальном столбе в центре мигает огонек. Софи появляется в поле зрения и машет мне рукой. У нее за спиной Делия и Фиц, с деланной натугой подавшись вперед, изображают жокеев.
Прыщавый подросток, управляющий механизмом, дергает за рычаг, и платформа карусели, сопя и посвистывая, тормозит. Софи наклоняется, чтобы погладить гипсовую гриву, за ней появляются Фиц и Делия. Упершись в стремена, они держатся за латунное кольцо и смеются. Под крышей карусели протянута стальная труба, поднимающая одну лошадь, когда другая опускается. Кажется, будто они движутся порознь, когда на самом деле движутся вместе.
Через два дня я оказываюсь в офисе шерифа Джека, главы пенитенциарной системы округа Мэрикопа, по совместительству — главного медиа-маньяка в штате. Личность эта настолько яркая, что может забросить полицейскую карьеру и работать в ночном клубе стробоскопом. Все, что я о нем слышал, к сожалению, оказывается правдой: он действительно держит на рабочем столе плевательницу (и не стесняется использовать ее по назначению), на стенах его кабинета развешаны фотографии со всеми ныне живущими президентами-республиканцами, а обедает он и впрямь бутербродом с колбасой, как и его арестанты.
— Я правильно вас понял? — Даже его колючие усы сияют несвоевременным восторгом. — Ваш клиент не хочет вас видеть?
— Именно, сэр, — подтверждаю я.
— Но вы не потерпите, так сказать, отказа?
Я смущенно ерзаю на стуле.
— Боюсь, не потерплю, сэр.
— И сержант Конкэннон уверяет, что вы… — Он смотрит в лежащую на столе бумажку. — …пытались умаслить ее, чтобы получить доступ в камеру. — Он поднимает глаза. — Умаслить?
— Она очень красивая женщина, — говорю я, сглатывая ком в горле.
— Она чертовски хороший офицер, но красоты в ней не больше, чем в ослиной заднице. Менее терпимый начальник счел бы это сексуальным домогательством.
Вот этого еще мне не хватало — чтобы шериф Джек позвонил судье Ноублу и обсудил с ним мое поведение!
— Сэр, — говорю я, — я, признаюсь, нахожу женщин бальзаковского возраста привлекательными. Особенно таких. Они как неограненные алмазы.
— Сержант Конкэннон — это алмаз, которому еще далеко до огранки: углероды бурлят. Придумай что-нибудь получше, сынок.
— А я случайно не упоминал о своем друге, который работает в крупнейшей газете штата Нью-Гэмпшир? Он бы с радостью написал о вас статью. — Если придется, я заплачу Фицу. Отдам все свои сбережения до копейки.
Шериф Джек раскатисто хохочет.
— Ты мне нравишься, Тэлкотт.
Я вежливо улыбаюсь.
— Так что насчет моего клиента, сэр?
— Шериф Джек, — поправляет он. — А что насчет него?
— Если бы меня отвели к нему в камеру и оставили нас наедине хотя бы на пять минут, я бы, пожалуй, смог убедить его продолжить общение со мной. Это в его же интересах.