— Может, так оно и было… — бормочет Эндрю.
— Только, ради бога, не говорите этого в суде!
— Тогда сам выдумывай мне оправдания, Эрик. Дай мне сценарий, и я, мать твою, скажу все, что пожелаешь!
Этого, понимаю я, было бы достаточно любому адвокату: чтобы клиент согласился слушаться его во всем. Но сейчас так не получится, потому что каким бы валежником вранья я ни прикрывал эту яму, мы оба знаем глубину правды. Эндрю не хочет мне ничего рассказывать, а мне вдруг совсем расхотелось его слушать. И поэтому я вылавливаю из зыбучих песков, простершихся между нами, всего три слова:
— Эндрю, я ухожу.
Фиц пытается развести костер. Свои очки он положил на пыльную землю так, чтобы линзы поймали солнечный луч и подожгли скомканную бумагу под дужками.
— Что ты делаешь? — спрашиваю я, расслабляя узел галстука на подходе к трейлеру.
— Изучаю феномен пиромании, — отвечает он.
— Зачем?
— А почему бы и нет?
Он щурится на солнце и немного сдвигает очки влево.
— Я сказал Эндрю, что отказываюсь выступать его адвокатом.
Фиц тут же вскакивает.
— Но почему?
Не сводя глаз с его лабораторной работы по воспламенению, я говорю:
— А почему бы и нет?
— Потому! — взрывается он. — Ты не можешь так поступить с Делией.
— Мне кажется, это неправильно, когда жена смотрит на мужа и думает: «Ах да, этот самый парень засадил моего отца за решетку на десять лет».
— Думаешь, когда она узнает о твоем поступке, ей будет не так больно?
— Я не знаю, Фиц, — многозначительно говорю я. Чья бы корова мычала… — Может, она узнает о твоих планах раньше.
— О каких еще планах? — Делия появляется из трейлера и обводит нас подозрительным взглядом. — Что происходит?
— Я просто пытаюсь убедить твоего жениха не быть таким придурком, — отвечает ей Фиц.
— Не лезь не в свое дело, — хмурюсь я.
— Сам скажешь? — дерзко предлагает он.
— Конечно. Фицу заказали статью о суде над Эндрю.
И я тут же чувствую себя именно придурком.
Потрясенная Делия отступает назад.
— Это правда?
Фиц в ярости, лицо его багровеет.
— Лучше спроси у Эрика, чем он сегодня занимался!
С меня хватит! Я валю Фица на землю, очки его отлетают в пыль. С тех пор как мы последний раз дрались (а было это много лет назад), Фиц стал заметно сильнее. Не ослабляя железной хватки, он тычет меня лицом в гравий. Упершись локтем ему в живот, я кое-как высвобождаю руку… И тут звонит мой мобильный.
Это помогает мне вспомнить, что я уже не глупый подросток, хотя и веду себя соответственно.
— Тэлкотт! — рявкаю я, не узнав номер.
— Это Эмма Вассерштайн. Я просто хотела уведомить вас, что приглашу еще одного свидетеля. Его зовут Рубио Грингейт. Это он продал вашему клиенту два комплекта фальшивых документов в семьдесят седьмом году.
Я ухожу за трейлер, чтобы Делия не слышала нашей беседы.
— Нельзя вытаскивать свидетелей, как тузы из рукава, — с сомнением в голосе замечаю я. — Я опротестую ваше прошение.
— Никаких тузов я ниоткуда не вытаскиваю. У вас есть еще две недели. Завтра утром у вас на столе будет лежать полицейский протокол нашего с ним разговора.
Значит, сторона обвинения представит свидетеля, который подтвердит личность похитителя, а присяжных — уж не знаю почему — всегда убеждают показания свидетелей, какие бы неточности они ни допускали. Я уже открываю рот, чтобы сказать Эмме, что мне плевать, что я снял с себя полномочия, но вместо этого жму кнопку «отбой» и возвращаюсь к Делии.
Она осталась одна — оскорбленная, с занозой в сердце. Не каждый день узнаешь, что человек, которому ты безгранично доверял, врал у тебя за спиной. Для нее же это уже становится привычным делом.
— Я послала Фица к черту, — тихо говорит она. — И согласилась, чтобы он процитировал меня двадцатым кеглем. Надо было раньше догадаться, что он не просто так сюда приехал…
— Ну, если тебя это хоть немного утешит, я думаю, он хотел писать эту статью не больше, чем ты хотела бы ее прочесть.
— Я рассказывала ему кое-что, о чем не говорила даже тебе… Боже мой, Эрик, я взяла его с собой, когда ездила к маме! — Она убирает с лица непослушные пряди. — Каких еще известий мне ожидать?
— В смысле?
— Фиц сказал, что ты должен кое в чем мне признаться. Какие-то проблемы с отцом?
Она смотрит на меня своими удивительными карими глазами, глазами, в которые я смотрел тысячу раз в жизни. В то воскресенье, однажды летом, когда я, пытаясь произвести на нее впечатление, прыгнул в бассейн с вышки. Тем февральским утром, когда мы поехали в горы на каникулы и я сломал ногу, катаясь на лыжах. В ту ночь, когда мы впервые занялись любовью.
У ее ноги, слева, бумажка под очками Фица занимается пламенем.
— Все в порядке, — вру я, решив не говорить, что перестал быть адвокатом ее отца.
Ночью в Аризоне разбегаются глаза. Мы с Софи, обернувшись одеялом, сидим на крыше трейлера. Я показываю ей Большую Медведицу, и пояс Ориона, и мерцающую красную звездочку, но ее куда больше интересуют поиски букв алфавита. Сегодня утром я уже обнаружил один свой документ, исписанный бесконечными «В».
— Папа, — говорит она, указывая на небо, — а я вижу букву «М».
— Молодец!
— И еще одну.
Сегодня полнолуние, и по указке Софи я четко вижу всю четверку: «М-А-М-А». К моему удивлению, когда я читаю буквы, она узнает слово.
— Меня Рутэнн научила, — поясняет Софи. — Еще я знаю, как писать «да», «нет», «папа» и «дед».
Она устраивается у меня на коленях, и я четко осознаю, что если бы Софи у меня отняли — кто угодно, пусть даже Делия, — я бы искал ее до конца своих дней. Я не поленился бы заглянуть под каждую звезду. Соответственно, если бы я узнал, что ее собираются отнять, то тут же увез бы ее первым.
Софи вдруг начинает странно вертеться, вглядываясь в небо, и я беспокоюсь, как бы она не упала с крыши.
— А ты знал, — наконец говорит она, — что слово «мама» не меняется даже в зеркальном отражении?
— Не обращал внимания.
Софи прижимается головой прямо к моему сердцу.
— Это так специально, — говорит она.
Уже заполночь Делия поднимается на крышу и садится по-турецки у меня за спиной.
— Отца посадят, да?
Я осторожно укладываю Софи на расстеленное одеяло: она так и уснула, прижавшись ко мне.