У Шарлотты не было повода думать о любви, поэтому она предалась размышлениям о войне, продолжая мучить себя вопросом, что в ее силах предпринять.
Единственным человеком, решила она, который мог бы одним только росчерком пера и одним своим приказом запретить солдатам опустошать деревни, грабить храмы и дома, являлся Фридрих Прусский, которого называли Фридрих Великий.
Но ведь он никогда не послушает шестнадцатилетнюю девушку. Даже если она обратилась бы к нему с письмом, оно никогда не дошло бы до адресата. Его подданные вряд ли показали бы ему послание какой-то молоденькой глупышки. А если к тому же ее выходка станет известна брату? Ну, тогда быть беде.
И все же, подумала Шарлотта, если я ничего не предприму, то никогда не смогу забыть лица той женщины, которая наверное не напрасно оказалась на моем пути. Конечно, я никогда не прощу себе, если оставлю все как есть.
Но что же можно сделать?
Шарлотта нашла свою компаньонку Иду фон Бюлов и гувернантку мадам де Грабов у себя в апартаментах. Ида – легкомысленная девушка, а вот ее гувернантка – настоящая знатная дама, в свое время ее отец был послом Мекленбурга при венском дворе, а теперь она вдова. Мадам де Грабов хорошо образована, и в Мекленбурге ее называли не иначе как «немецкая Сафо». Идеальная воспитательница для принцесс, – так решили и их матушка – великая герцогиня и их брат – герцог, приглашая ее ко двору.
– Нам стало известно о последней победе короля Фридриха. Сейчас я покажу вам это место на карте, – сказала мадам де Грабов.
Карту расстелили на столе классной комнаты, но Шарлотта, любившая географию ничуть не меньше мадам де Грабов, сегодня не получила от этого занятия никакого удовольствия. Глядя на раскрашенные в нежные тона пространства на карте она видела разграбленные храмы, поверженные деревни, в которых остались только потерявшие всякую надежду старики и старухи, женщины и дети.
Шарлотта не стала рассказывать о своих переживаниях мадам де Грабов, поскольку была уверена, что эта дама вряд ли одобрит ее порыв. Оказавшись в своей спальне, Шарлотта позвала Иду и попросила ее принести перо и чернила, а затем принялась за письмо.
«Ваше Величество.
Я в полной растерянности, ибо не знаю, следует ли мне поздравить Вас или выразить Вам соболезнование по поводу Вашей последней победы, поскольку эта победа, увенчавшая Вас лаврами, принесла в мою страну, Мекленбург, опустошение. Я знаю, Ваше Величество, что в этот век порочной изысканности моему полу, по-видимому, не подобает испытывать какие-либо чувства к своей стране, сетовать на ужасы войны или желать возвращения мирной жизни. Я знаю, Вы вправе подумать, что мне более пристало бы изучать искусство угождать или обратить свое внимание на предметы более близкие женскому началу, но, несмотря на то, что мне это не приличествует, я не могу удержаться от желания вступиться за всех этих несчастных людей.
Всего несколько лет тому назад моя страна процветала. Крестьяне возделывали землю; деревни были довольны и веселы; города богаты и нарядны. Боже, как все переменилось! Я не слишком искусна в описаниях, и мое воображение вряд ли может что-то добавить к той страшной картине, которую моя измученная страна являет собой сейчас, но я уверена, что даже сами победители заплакали бы увидев, что с ней сталось. Эта дорогая моему сердцу земля в безобразном запустении и вызывает только ужас, жалость и отчаяние. Крестьяне и пастухи теперь стали солдатами и сами помогают опустошать ту землю, на которой прежде трудились. В городах остались одни старики, женщины и дети. Правда, иногда можно встретить воина, который из-за ранений, а порой даже из-за отсутствия руки или ноги, потерянных на поле брани, стал непригоден для службы. Бедняге ничего не остается, как только сидеть у порога родного дома. Ребятишки теснятся вокруг, внимая его рассказам о битвах и ранениях. Такие дети и сами становятся солдатами, еще до того, как они наберутся сил обрабатывать свое поле. Но наш многострадальный народ к тому же испытывает оскорбительное отношение армий, которые то наступают, то отступают по нашей земле. Поистине невозможно описать бесчинства, которые они, называющие себя нашими друзьями, устраивают, ибо даже те из них, от кого мы ждем помощи, приносят нам лишь новые бедствия.
Поэтому, Ваше Величество, мы надеемся, что только Вы можете восстановить справедливость; только к Вам, человеколюбие которого снисходит до малейших просьб и во власти которого исправить величайшую ошибку, могут обратиться со своими бедами женщины и дети.
Покорная слуга Вашего Величества,
Шарлотта София Мекленбур-Стрелиц»
Обычно бледные щеки Шарлотты порозовели. Осмелится ли она отправить это письмо? Если матушке или брату станет известно о ее выходке, то что они на это скажут? Наверняка придут в ужас. Как смеет она, ничего не представляющая собой шестнадцатилетняя девчонка, написать такое, полное упреков послание самому королю Пруссии Фридриху. Ведь в этом письме она, собственно говоря, указывала, как ему следует поступить.
– Все-таки я отошлю его, – решительно сказала себе Шарлотта, – иначе я всегда буду презирать себя.
Она запечатала письмо и положила его в потайной карман, и когда очередной курьер отбывал в Пруссию, девушка передала ему свое послание, велев вручить его только в руки короля Фридриха.
Некоторое время спустя у нее появились дурные предчувствия, она начала осознавать что совершила, и ждать неизбежных последствий содеянного.
Шарлотта сложила нижнюю юбку, которую чинила и осторожно положила на стол, затем с гримасой вытащила еще одно платье из огромной груды одежды.
Ида фон Бюлов знала о настроении принцессы и, как ей казалось, догадывалась, что творится у нее на душе. Ведь Шарлотте всего лишь шестнадцать лет, и она, должно быть, мечтала избавиться от монотонности, которая ждет девушку в ее родном гнезде. Конечно, жизнь в замке скучна, признавала Ида, и Шарлотта, несомненно, уже не раз задумывалась, спасет ли ее когда-нибудь от такой заунывной жизни замужество.
Но какие шансы у нее для этого? Герцогство, суверенным правителем которого ее брат стал восемь лет тому назад, было очень маленьким – всего около ста двадцати миль в длину и тридцать – в ширину; с началом войны оно совсем обнищало. Нет, у Шарлотты слишком мало шансов. К тому же она не слыла красавицей, а была скорее «простушкой», как люди по-доброму называли ее. Несмотря на приятное выражение лица и живые, умные глаза, озарявшие ее лицо, она была так бледна, что казалась почти бесцветной. У маленькой, худенькой Шарлотты почти полностью отсутствовали те приятные округлости, которые считались неотъемлемой принадлежностью тевтонской красавицы. Нос у девушки был слишком плоским, а рот – несоразмерно большим, и даже будь у нее более совершенные черты лица, из-за своего рта она все равно не могла бы претендовать на то, чтобы считаться красавицей.
Шарлотта тщательно осмотрела платье.
– На нем уже не осталось живого места, – заявила она. – Я могу залатать юбку, но стоит только надеть его и оно прорвется на локтях.