Когда Уильям узнал, что ребенок заболел, он сразу же вернулся домой. Аделаида встретила его у двери, и когда он увидел, как она побледнела и как дрожит, попытался успокоить ее.
– У детей бывают такие болезни, – утешал муж. – Что делать, всегда тревожишься, когда они маленькие. Я знаю… у меня их десять.
Но речь шла не о десяти физически здоровых Фицкларенсах. Речь шла о ее драгоценной слабенькой Елизавете.
Он вошел вместе с ней в детскую, где его приветствовал настроенный мрачно сэр Генри Хэлфорд.
– Я должен сказать Вашим Высочествам, что у принцессы начались конвульсии, и мои коллеги считают, что она очень серьезно больна.
Уильям промолчал. Он повернулся к Аделаиде, которая выглядела так, будто вот-вот упадет в обморок.
– Я отведу герцогиню в ее комнату, – сказал герцог. Она не сопротивлялась.
Аделаида легла и стала молиться про себя. Этого не может быть. Не может быть, чтобы она лишилась того громадного счастья, которое едва успела познать.
«Все, что угодно. Пусть все, что угодно, случится со мной, но пусть моя девочка опять будет здорова», – молила Аделаида.
Вновь и вновь повторяла она имя дочери, и ее собственный голос звучал у нее в ушах как погребальный звон, и страх не уходил из ее сердца.
Она должна знать, что происходит. Почему она лежит, когда ее ребенок, возможно, нуждается в ней?
Герцогиня встала с постели и пошла в детскую.
Уильям был там – не похожий на себя. На лице застыла боль.
Лишь глянув на него, герцогиня все поняла.
– Нет… – начала она, но больше ничего сказать не смогла.
Уильям медленно склонил голову.
– О Боже, – прошептала Аделаида. – Как это может быть!
Она увидела дочь в колыбели… белую и неподвижную.
– Нет, – прошептала несчастная мать. Уильям схватил ее в свои объятия.
– Помогите перенести герцогиню в постель, – сказал он.
* * *
Неужели возможно такое горе? Она не могла в это поверить. Даже не хотела знать, что происходит вокруг, потому что все затмевал один трагический факт.
В эти последние несколько месяцев она поняла, что больше всего хочет, больше всего ей нужно быть матерью. Она предназначена для материнства. Ее дети были бы самим смыслом жизни для нее.
Этому ее научила ее маленькая Елизавета, и теперь дочь ушла.
Аделаида заболела, потому что полностью так и не оправилась после родов Елизаветы, а потрясение, вызванное ее смертью, оказалось ей не по силам.
Она хотела только одного, чтобы кто-нибудь пришел к ней и сказал: «Ты все это выдумала. Это неправда. Вот посмотри, твой ребенок жив и здоров».
Фицкларенсы навещали ее; они садились у постели и пытались утешить. В какой-то мере им это удалось, но это были неродные дети, а она узнала, что значит держать на руках свою собственную плоть и кровь.
Пришел Уильям.
– Ты должна поправиться, – сказал он. – Будут и другие дети.
Но в ее сердце поселился страх. Трижды она пыталась и потерпела поражение. К ней пришла ужасная уверенность в том, что она никогда не родит здорового ребенка.
Уильям сказал, что пришло письмо от ее сестры Иды, где та пишет, что приезжает в Англию, чтобы утешить ее, и везет с собой маленькую Лулу и Вильгельма.
– Понимаешь, дорогая, ты не должна скорбеть вечно, – сказал муж.
Он прав. У нее есть долг. Она обязана встать, попытаться вести нормальную жизнь, попытаться делать вид, что верит в будущее.
– У меня для тебя сюрприз, – сказал Уильям. Она попробовала изобразить на лице хоть немного радости – ведь он так старался отвлечь ее.
Он привел ее в маленькую комнату, где она сидела, когда хотела остаться одна. Иногда она читала там или немного вышивала. В одном углу комнаты стояло что-то, покрытое бархатной материей.
Уильям снял бархат. Под ним оказалась скульптура ребенка – ее Елизаветы – лежавшей, откинувшись, на диване. Одна ее изящная ножка была обнажена. Великолепно изваянные малюсенькие пальчики, тело обмотано мантией. Глаза были закрыты, ребенок спал. Это Елизавета, ее дитя.
Мать стояла и смотрела не отрывая глаз, потом опустилась на колени и припала лицом к маленькой холодной ручке.
Она зарыдала так, как не могла рыдать с момента утраты своего ребенка. Герцог опустился на колени рядом с ней, и они плакали вместе.
Внезапно Аделаида осознала всю глубину своего горя. Но в то же время каким-то странным образом холодная мраморная статуя вдохнула в нее новую жизнь.
Она готова жить дальше.
* * *
Ида приехала в Англию со своими двумя детьми, и встреча с ней принесла Аделаиде утешение. Она любовалась своими племянницей и племянником, и они, чувствуя, что тетя искренне их любит, скоро стали отвечать ей тем же. Аделаида отличалась тем, что, несмотря на свою непроходящую печаль, не завидовала тем, кому повезло больше, чем ей.
Пребывание с Идой, устраиваемые в ее честь вечера и введение ее в общество оказало Аделаиде большую поддержку. Однако больше всего она наслаждалась теми часами, которые проводила одна в обществе детей. Особое предпочтение она отдавала больной маленькой Лулу, вероятно потому, что девочка вызывала у нее жалость. Герцогиня даже чувствовала, что каким-то образом ее маленькая племянница отчасти заполнила ту пустоту, которая образовалась от потери Елизаветы.
Теперь, когда не стало соперницы Виктории, герцогиня Кентская стремилась проявлять сочувствие к своей невестке. Когда она смотрела на здоровенькую Викторию и думала о том, что случилось с кузиной девочки, ее охватывал страх, который быстро переходил в жалость к герцогине Кларенской, так как она отказывалась – разве что на пару секунд – допускать мысль о том, что и Виктории может угрожать смерть. Виктория – избранная, любимица богов. Было предсказано, что она должна стать великой королевой, и, следовательно, судьба не допустит иного.
– Мы были глупыми, воображая, что что-то может встать на пути Виктории, – сказала она Лезен. – О Боже, мне так жаль бедняжку Аделаиду. Я послала ей письмо с соболезнованиями и написала, что не стала привозить к ней маленькую Викторию из опасения, что вид ребенка может ее расстроить.
– Как вы заботливы, Ваше Высочество, – пробормотала фрейлейн Лезен.
Аделаида, однако, скоро ответила своей невестке, поблагодарив за ее письмо и написав, что ей будет очень приятно повидать маленькую Викторию, так что она будет очень рада, если герцогиня Кентская привезет к ней свою дочь.
– Вот! – сказала герцогиня Джону Конрою, ставшему ее главным советником. – Герцогиня Кларенская хотела бы видеть Викторию.