Ей хотелось выплакаться, чтобы утихомирить боль. По она еще раз спросила себя: «Зачем?»
Она спустилась вниз надеясь, что Гарри уже вернулся, и повторяла то же самое слово.
Зачем?
Зачем нужно все это? Зачем обязательно быть несчастной? Зачем рыдать о луне? А ведь именно этим она и была занята.
Канеда направилась в комнату, где они с Гарри сиживали, оставаясь вдвоем.
Она была не столь официальной, как большой зал, эту восхитительную гостиную называли синей комнатой. Длинные французские окна выходили в сад.
Картины изображали не строгих родственников Лэнгов, но их детей.
Были тут дети в неловких позах, с круглыми глазами, застывшие перед художником; дети играющие… одна девочка, возившаяся с двумя котятами, по мнению Канеды, имела некоторое сходство с ней.
Ее голубые глаза, безусловно, были присущи всем Лэнгам, и в прошлом Канеда часто думала, что ей хотелось бы завести целую кучу детей, темноволосых, как ее мать, и голубоглазых подобно отцу — словом, повторявших ее собственное удивительное сочетание.
Потом она подумала, что теперь уже у нее наверняка не будет детей, ну а если это и случится, то они будут рождены не в такой любви, какая существовала между ее матерью и отцом.
Канеда пересекла комнату, чтобы поглядеть на сад, и обратила внимание на его великолепие: облака цветущей сирени и благоухание жасмина.
Сад был прекрасен, но она в отчаянии поняла, что не ощущает той радости, которая непременно посетила бы ее до отъезда; заметив, что слезы уже щиплют глаза, она объяснила этот факт простой усталостью.
Путешествие было долгим, море штормило, и спала не слишком хорошо — нашла Канеда объяснение слезам.
Услыхав, как открылась дверь, усилием воли она заставила себя улыбнуться.
— Вот я и вернулась, Гарри, целая и невредимая… — начала Канеда и повернулась, немедленно потеряв дар речи.
В гостиную вошел не Гарри, а герцог.
Он казался таким знакомым в бриджах, сапогах и сером плотном камзоле для верховой езды; точно таким она увидела его, перепрыгнув через ограду школы… На мгновение она даже подумала, что он ей уже мерещится…
Но он подошел к ней. Не отводя от герцога округлившихся глаз, она робко спросила:
— П…почему вы… здесь?
— Я приехал переговорить с вашим братом.
Канеда буквально лишилась дыхания, а потом с отчаянным испугом спросила:
— Но зачем? Что вы… сказали ему? Ведь не то, что я…
Канеда умолкла, герцог уже был рядом, и она ощущала это всем своим телом.
— Я просто сказал вашему брату, что познакомился с вами, — объяснил герцог спокойным голосом.
— Зачем… вам это… понадобилось?
— У меня были свои причины.
— Гарри будет… сердитьсяна меня… если вы расскажете…
Канеду словно громом поразило: она как раз попыталась представить себе всю меру недовольства Гарри, если герцог уже рассказал ему, что она пыталась изобразить циркачку!
А ведь она еще и обедала с ним — вдвоем — и обещала остаться на ночь!
Герцог, словно бы читая ее мысли, промолвил:
— Я не сказал вашему брату ничего такого, что могло бы вызвать ваши опасения. Чувство облегчения едва не лишило ее сил.
— Почему же вы, — спросила она, — захотели встретиться с Гарри и… посетить Англию?
— На оба вопроса существует один ответ.
И словно бы внезапно вспомнив, как холодно обошелся он с ней в замке де Бантом, Канеда отвернулась к окну.
— Но я по-прежнему не могу понять, зачем вы здесь. — Канеда пыталась изобразить голосом прохладное равнодушие. — Ведь вы были так… грубы со мной, когда мы встретились… снова.
— Я наказывал вас, — ответил герцог, — но ведь и вы пытались наказать меня.
Канеда удивилась, но промолчала, и он продолжал:
— Око за око и зуб за зуб. Разве не за этим вы явились в Сомак?
— Но как вы… узнали, где… искать меня?
Канеда не смотрела на герцога, но поняла, что он улыбнулся.
— Это не составило труда. Владелец гостиницы, где вы остановились, был в восхищении не только от двух элегантных дам, но и их великолепных лошадей.
— И он… сказал вам, что мы… вернулись в Анже?
— А в Анже мне объяснили, что вы отправились в Нант, а из Нанта в Сен-Назер.
— Значит, вы… узнали… кто я? — Конечно! — ответил герцог. — Огромные яхты знатных англичан не так уж часто посещают Сен-Назер, чтобы местные жители забыли о собственном любопытстве. Ну а старший над портом рассказал мне, что вы отплыли в Бордо.
— И вы догадались, куда я направилась?
— Ваша мать обошлась с моим отцом так, что я никогда не мог забыть об этом.
— Значит, вы… ненавидели maman, как и ваш отец?
— Зачем мне ненавидеть ее, — резко заявил герцог. — Я просто понял, что, утратив ее,он потерял единственно важное в своей жизни.
Наступило молчание, Канеда не отвечала, и он произнес совсем тихо:
— То же самое произошло и со мной, когда я обнаружил, что вы оставили меня.
Легкая дрожь сотрясала тело Канецы. Но герцог умолк, и она спросила совсем робким голосом:
— И вы… и вы очень рассердились?
— Я не рассердился — расстроился. Я боялся, что не сумею найти вас.
— Но потом, когда вы нашли… вы были таким жестоким.
— Рад, что вы почувствовали это.
— Почему? Потому что вы осуществили собственную месть?
— Нет, потому, что если я ранил вас этим, то небезразличен вам.
Канеда решила, что нехорошо признаваться в том, какой несчастной она была и насколько он ей небезразличен.
— Но это не объясняет… вашего появления здесь, — с усилием промолвила она.
— Я готов сделать это, — сказал герцог, — но сперва хочу задать вам один вопрос.
— Какой же?
— Я хочу, чтобы, слушая его, вы, Канеда, смотрели мне в глаза.
Ее озарила вспышка воспоминания, ведь герцог уже просил ее об этом; но, страшась того, что она могла увидеть в его глазах, и еще более опасаясь странного чувства, снова охватывавшего ее, она затрясла головой.
Как объяснить, что своим присутствием, своими словами он возвращает ее к жизни?
Камень в груди ее таял, странное волнение бежало по телу… словно весенние бутоны открывались навстречу солнечным лучам.
Она ощущала, что он здесь, рядом; ощущала эту непонятную пульсацию, исходящую от него; ей хотелось — как ни безумно это было — повернуться к нему, прикоснуться, удостовериться, что это не сон.