— Я подумал, что это любовь, когда держал тебя в своих объятиях в той ужасной тюремной камере, —сказал герцог, — но я убедился в этом, когда ты предложила оставить тебя, пока я плыву к безопасности. Он коснулся рукой золота ее волос.
— Я стал еще более уверен, когда ты сказала мне, что наш брак не имеет законной силы, потому что ты не католичка. Ты солгала, Катерина, чтобы я чувствовал себя свободным. Только любовь могла заставить тебя совершить такую великодушную глупость.
Катерина дрожала и ничего не говорила. Ее ресницы казались почти черными на фоне бледных щек.
— Посмотри на меня, Катерина, — приказал герцог.
Девушка не смогла этого сделать, и спустя минуту он приподнял ее голову за подбородок.
— Посмотри на меня! — властно потребовал он. — Я хочу рассказать, что я открыл в себе.
При его прикосновении Катерина задрожала и со страхом подняла на него свои голубые глаза.
— Я обнаружил, — медленно сказал герцог, — что я безумно, безгранично, непреодолимо влюблен, как не был влюблен еще ни разу в жизни!
Сначала Катерина не поняла полного значения этих слов.
Затем, как заря разгорается на небе, ее лицо просветлело, в ней вспыхнул внутренний свет, от которого ее глаза засияли почти невероятной красотой.
— Вы… любите… меня? — прошептала девушка так тихо, что герцог едва услышал.
— Я люблю тебя, — уверенно ответил он.
Его губы непреодолимо двинулись к ее губам, и когда герцог поцеловал ее, Катерине показалось, будто каюта закружилась вокруг них, и облака сияния, которые окружали их однажды, в баньо, окутали ее снова.
— Я люблю тебя, моя дорогая, — повторил герцог. — Ты — все, что я стремился найти в женщине, но каждый раз разочаровывался.
Он снова отыскал ее губы, и Катерина подумала, что нельзя познать такое счастье и не умереть от его чуда.
Девушка почувствовала, как чувствована раньше, когда герцог целовал ее, что ничто больше не имеет значения, что у нее нет ни мыслей, ни чувств, ни желаний, кроме желания принадлежать ему, быть частью его.
— Ты так красива! Так невероятно, неслыханно красива, и ты моя, Катерина, — моя жена!
Девушка спрятала лицо на его плече. Герцог поцеловал ее волосы, а потом услышал, как она говорит нерешительно:
— Я… боюсь.
— Меня?
— Нет… конечно, нет!
Катерина подняла голову, и герцог подумал, что никогда еще не видел, чтобы женщина выглядела такой счастливой, такой сияющей от радости любви.
— Что же тогда пугает тебя, моя маленькая любовь?
Девушка колебалась, и герцог догадался, что она пытается отыскать слова для выражения своих мыслей.
— То, что я… наскучу тебе, — прошептала она. — Ты всегда… любил опытных… искушенных женщин. Я так боюсь, что… рядом с ними я покажусь… нестоящей. Ты… научишь меня, как… возбуждать тебя? Герцог рассмеялся.
— Такой урок совершенно излишен, моя драгоценная. Ты уже возбуждаешь меня до грани безумия! Но то, что я чувствую к тебе, так отличается от того, что я чувствовал в прошлом!
Его губы коснулись ее лба.
— Видишь ли, моя любимая, возбуждение — это то, чего я всегда требовал от женщин, — они должны возбуждать меня! Но то, чего я хочу сейчас, — это возбуждать тебя, что, я полагаю, я и делаю.
Катерина прошептала что-то невнятное.
— Но это — самое малое из того, что мы чувствуем друг к другу. Когда нас венчали, я стоял на коленях на том тюремном полу и знал, что слова, которые я повторял за отцом-редемптионистом, целиком и полностью искренни.
Герцог почувствовал, как девушка шевельнулась в его руках, и сказал очень глубоким и серьезным голосом:
— Я поклялся любить тебя, если ты будешь больна, и если бы дела пошли хуже, чем они были в тот момент, я бы по-прежнему любил тебя. Я говорил серьезно. Я знал, что любовь, которую я чувствую к тебе, священна, и наш союз благословлен Богом.
Он еще крепче обнял Катерину.
— Никто из нас не знал в тот момент, что принесет будущее, но мы обвенчаны, моя дорогая, так же неоспоримо, как если бы эта церемония проходила в самом великолепном кафедральном соборе мира. И я знал, что Бог благословляет нас.
— Я тоже… это чувствовала, — призналась Катерина, — но потому что я любила тебя так… сильно, всем своим существом, мне было… невыносимо сознавать… что ты женился на мне только ради того… чтобы спасти меня от… бея.
— Я решил жениться на тебе задолго до того, как мы попали в Тунис, — ответил герцог. — Я думаю, моя дорогая, что мы предназначены друг для друга с самого начала времен, и теперь мы вместе до конца наших дней.
Катерина вскрикнула от счастья. Потом подняла лицо, и герцог снова нашел ее губы.
— Я люблю тебя! Я обожаю тебя, — воскликнул он. — Неужели ты думала, что, обещав любить и оставаться с тобой, я позволил бы тебе ускользнуть?
— Я хотела… принадлежать… тебе. Я хотела быть… твоей, — прошептала Катерина, — но я не хотела, чтобы ты… думал, будто я… поймала тебя.
— Но именно это ты и сделала! — с улыбкой ответил герцог. — Ты поймала, пленила, поработила меня своей несравненной прелестью и сумасшедшим очарованием. И мне никогда не освободиться из этого плена.
Девушка рассмеялась от совершеннейшего счастья, и герцог снова поцеловал ее.
Сначала его губы были очень нежными, потому что святость вещей, только что сказанных ими друг другу, вызвала в нем почти благоговейный страх.
Но когда герцог почувствовал, как Катерина дрожит в его объятиях, когда ее рот прильнул к его рту, и он увидел пламя в ее глазах, вторящее огню его глаз, его поцелуи стали более страстными.
Он поцеловал ее глаза, ее щеки и жилку, бьющуюся на ее белой шее. Он отбросил фишю с ее плеч и расстегнул перламутровые пуговки платья.
— Ты моя! Мое сердце, моя душа, моя жизнь! — яростно воскликнул он.
И тогда Катерина поняла, что они — одно неразделимое целое, вместе в мире настолько прекрасном, настолько совершенном, что он и есть часть Божественного.
— Я люблю… тебя, я люблю… тебя! — попыталась она сказать, но губы герцога забрали слова с ее губ.
А высоко над ними упругий ветер наполнял паруса. «Морской ястреб» безмятежно шел к Англии.