— Как я мечтала об этом, — прошептала принцесса, — о том, что когда-нибудь смогу обнять тебя. Сколько раз я видела тебя в своих мечтах спящей в монастыре, и тогда мне хотелось, чтобы у меня появились крылья и я смогла бы, оставаясь невидимой, прилететь и защитить от всего, что могло напугать тебя, рассказать о том, как я люблю тебя.
— Наверное, я чувствовала ваше присутствие там, — ответила ей девушка. — Я была очень счастлива в монастыре, но, кажется, особенно чувствовала себя умиротворенной, когда находилась в своей келье. Обычно я думала, что это, должно быть, из-за ангелов, которые благословляют меня и для этого являются ко мне, но теперь знаю — это были вы, матушка.
— И ангелы тоже, надеюсь, дитя мое, — улыбнулась принцесса де Фремон. — Ты так похожа на своего отца.
Только подумать, что ты была в моем доме в тот вечер, я прикасалась к твоей руке и все-таки не узнала тебя.
— И очень хорошо, что не узнали, — ответила Аме, — потому что ваше поведение могло выдать нечто такое, из-за чего кардинал мог заподозрить меня, а в этом случае он сделал бы все, чтобы немедленно вернуть меня в монастырь.
Слова девушки, казалось, напомнили принцессе де Фремон об опасности. Она закрыла лицо руками.
— Мне надо идти, — проговорила принцесса. — Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы кто-нибудь узнал о моем приходе в ваш дом, ваша светлость.
— Но почему? — удивилась Аме. — И пожалуйста, я очень хочу увидеться с вами еще раз.
Принцесса опустила руки.
— Дорогая, дитя мое, — проговорила она. — Я отдала бы все, что у меня есть, даже свою правую руку, чтобы объявить всему свету, что ты моя дочь; чтобы ты могла жить в моем доме, но я не могу этого сделать! И дело не в моем желании сохранить спокойное существование. Все на самом деле обстоит намного серьезнее.
Как вам известно, — продолжала свои объяснения принцесса де Фремон, — я нахожусь под покровительством Ее Величества. Она даже удостоила меня своей дружбой. Большую часть своего времени я провожу с ней, особенно когда королева уединяется в Малом Трианоне, отдыхая от строгого формализма жизни в Версале. У нас с Ее Величеством много общего, и я всеми силами стараюсь помочь ей по мере возможности избегать сложностей и опасностей жизни при дворе. Но существует немало людей, которые завидуют нашей дружбе. И они были бы рады, увидев меня или любого из друзей Ее Величества вовлеченными в какой-нибудь громкий скандал, эти люди не преминули бы тут же использовать его против королевы.
— Герцог де Шартре! — воскликнула Аме.
Казалось, что это имя напугало принцессу.
— Тише, — предостерегла она девушку. — Произносить имя этого человека вслух небезопасно, но вам, так же как и мне, известно, что он, пожалуй, злейший враг королевы.
— Это известно каждому, — проговорил герцог Мелинкортский, возвращаясь к дивану. — Я знаю, о чем вы пытаетесь рассказать нам, принцесса, и считаю, что вы совершенно правы. Если Филиппу де Шартре станет известно, что Аме — ваша дочь, то этот факт в его руках может стать еще одним грозным оружием, направленным против трона и королевы.
— Я знала, что вы все поймете, — сказала принцесса де Фремон. — Мой муж занимает высокое положение при дворе. И если бы открылась правда, это, без сомнения, привело бы к его полному краху; и к моему тоже.
— Мы никогда не сделаем ничего, что могло бы повредить вам или Ее Величеству, — заверила принцессу Аме. — Мы будем очень осторожны; но, мамочка, я так рада, что нашла вас.
— И я тоже, дорогая! — воскликнула принцесса.
Она снова поцеловала девушку, а потом повернулась к герцогу Мелинкортскому.
— Мне известно, что вы, ваша светлость, отнеслись с большой заботой к этой девушке, — проговорила принцесса де Фремон. — И вам пришлось пойти на большой риск. Если бы кардинал узнал, что его обвели вокруг пальца…
— Он этого никогда не узнает, — твердо заверил ее герцог, прервав на полуслове. — Пока мы еще не имеем полного плана наших действий на ближайшее будущее, но я обещаю вам, мадам, сообщать обо всех наших действиях. Однако и вы со своей стороны попытайтесь заставить его преосвященство поверить в то, что продолжаете беспокоиться по поводу того, что могло случиться с Аме после ее бегства из монастыря.
— Да, да, обязательно постараюсь, — пообещала принцесса де Фремон, — и благодарю вас, ваша светлость, — благодарю вас от всего сердца. — Она поднесла платок к глазам. — Я опять плачу, — извинилась она, — но это уже от счастья: я вновь обрела свою дочь, а ей покровительствует такой добрый человек, как вы.
— Ни один человек не смог бы отнестись ко мне с большей добротой, чем монсеньор, — заверила ее Аме.
— Уже поздно. Я должна идти, — проговорила принцесса де Фремон с внезапным беспокойством. — Ах, моя маленькая детка, побереги себя, ради бога.
Она очень нежно поцеловала девушку, после чего герцог Мелинкортский проводил принцессу через зал к ожидавшему ее экипажу. Когда его светлость вернулся в гостиную, Аме сидела в большом кресле с высокой спинкой и выглядела очень задумчивой.
Как только герцог прикрыл за собой дверь, она вскочила с кресла и бросилась ему навстречу, затем крепко сжала его руки.
— Монсеньор, теперь я уже больше не несчастная сирота! — воскликнула она. — Как замечательно знать, что у меня есть мать — это даже более замечательно, чем понимать, что я больше не просто Аме, что у меня был законный отец, что я не просто девушка неизвестного происхождения.
— Вас это тревожило раньше? — спросил герцог с едва заметной улыбкой, изучая аристократические черты ее лица, ее манеру гордо держать голову.
— Иногда это меня ужасно тревожило, — призналась девушка. — Часто я лежала по ночам в своей кровати не в силах заснуть и сочиняла разные истории, кем бы я могла быть на самом деле — может быть, дочерью какого-нибудь знатного принца, а возможно, искателя приключений, у которого были свои особые причины для того, чтобы скрывать от меня свое имя. Потом в сердце мое вползал страх, я могла бы оказаться дочерью неизвестного сапожника, кузнеца и нежелательным ребенком, какой-нибудь бедной женщины, которая впоследствии так и не узнала имени своего соблазнителя.
Голос Аме становился все тише, пока она говорила, и герцог Мелинкортский понял, что девушка вот-вот расплачется.
— Вам следовало бы больше верить а свою судьбу, — поддразнил он ее.
Аме тут же гордо выпрямилась, словно принимая вызов.
— Все остальное время я верила, — ответила девушка. — А этой слабости я поддавалась только тогда, когда вокруг было темно и мне становилось немного грустно или когда меня наказывали за какое-нибудь непослушание. Разумеется, это было не по-христиански и не по-католически — беспокоиться из-за таких причин; монахини всегда говорили о том, что все люди равны перед господом, но иногда мне так хотелось считать, что я принадлежу к знатному старинному роду!