Он поерзал, чтобы оказаться прямо перед телекамерой, включил экран и сказал громко:
– Говорит катакомбная церковь!.. Танкер не просто захвачен. Мы только что установили мощные заряды по всей длине корпуса. При первой же попытке высадки ваших коммандос все будет взорвано.
Замигали десятки огоньков, с ним пытались связаться со всего света, Филипп ткнул пальцем наугад, вспыхнуло жесткое лицо немолодого человека, привыкшего отдавать приказы чуть ли не с рождения. Злые глаза уставились в Филиппа с такой интенсивностью, что он ощутил толчок в грудь, словно о бронежилет расплющилась мелкая пулька.
– Говорит командор шестой авиадивизии, – произнес он. – Тогда у вас тоже не будет шансов...
Филипп нагло усмехнулся в лицо:
– А верно, что за всю историю вашей Империи ни один летчик не совершил тарана? Ни один не послал горящий самолет в колонну врага?
Лицо командующего авиадивизией дернулось, голос прозвучал раздраженнее:
– Что вы хотите? Какие ваши условия?
– Мы скоро сформулируем, – пообещал Филипп. – А пока подумайте о высадке десанта на танкер. Это так сладко: ухватить более сильного врага, впиться зубами в его горло, рвануться и утащить его с собой в пропасть...
Он выключил, не дожидаясь ответа. Его трясло, хотя внешне оставался все таким же с неподвижным лицом. Внутри дергались все жилки, мышцы сокращались, по ним ходили узлы, в желудке стало холодно, но к голове поднимался нездоровый жар. Поверит ли командующий, что они готовы взорвать танкер с собой вместе? Ведь даже арабские террористы, что своей жертвенностью до недавнего времени держали карательные органы в страхе, теперь по-западному не приступают к акции, пока не обеспечат себе пути отхода?
– На сцену вышли новые силы, – произнес он вслух, сердце забилось чаще, а грудь раздалась в объеме. – Да узнает мир о катакомбниках... А потом, Дмитрий не прав, придут умные головы и создадут красивые теории. Наши, катакомбные.
В рубку спустился Слава, Филипп узнал его под маской и в непривычно мешковатом комбинезоне.
– Устанавливаем последние заряды, – доложил он. – Еще полчасика, а там можно перевести дух...
На пульте замигал огонек вызова. Филипп перевел дух, сосчитал до трех, медленно ткнул пальцем в зеленую кнопку:
– Слушаю, мать вашу!
Голос заставил дрожать, словно от ярости, Когда на экране проявилось лицо, Дмитрий заставил смотреть в него с ненавистью. Это был уже другой человек, немолодой, спокойный, с квадратным лицом и квадратной челюстью, над бровью белеет шрам, какой остается от пули. Глаза смотрели без злобы, пристально, как на человека, с которыми привык общаться всю жизнь.
После тренировочных боев он снова стрелял из уникальной винтовки. Хотя разбитые в кровь пальцы подрагивали, но только три пули ушли в девятку, остальные настолько ровно высекли середку мишени, словно он туда засадил снарядом.
Когда возвращался, из головного здания вышел Ермаков, за ним двигались с огромными пустыми сумками Тарас и Валентин. Тарас жизнерадостно помахал рукой, тут же забыл: стажер еще не человек, а Ермаков поинтересовался:
– Еще с ног не падаешь?
– А что, – ответил Дмитрий почти весело, – надо огород вскопать?
– Огород не огород... Пойдем, поможешь. Как стрелялось?
Взгляд его упал на ссадины на костяшках пальцев.
– Это не стрельба, – ответил Дмитрий. – Песня!
Сзади послышался быстро нарастающий шум. Повернул голову, мимо пронеслось зеленое, пахнущее бензином. Хлопающий по ветру край брезента задел по лицу. Он отскочил, невольно посмотрел на ботинки, ожидая увидеть следы протектора. Джип остановился как вкопанный в двух шагах впереди. За рулем Валентин, руки на баранке, глаза надменно и рассеянно устремлены вперед. Как только все забрались в машину, вывернул руль и понесся в северную часть лагеря.
Дмитрий сверлил взглядом затылок, чувствуя как тяжелая злость поднимается из глубин души. Валентин невозмутимо вертел руль, на скорости проскакивал между казармами, миновал склады, стрельбище, остановился перед неприметной трансформаторной будкой. Рядом со старой проржавевшей дверью нелепо торчала вмурованная в цементную стену коробочка домофона, так показалось Дмитрию.
Пальцы Ермакова пробежали по кнопкам в таком быстром ритме, что все равно никто не успел бы запомнить длинный код, даже если бы полковник не загораживал спиной. Дверь легонько дрогнула. Ермаков потянул за ручку, дохнуло спертым воздухом.
Огромные трансформаторы заполняли все помещение от стены до стены и от пола до потолка. Воздух дрожал, Дмитрий физически чувствовал огромные мощности, что пронизывают воздух и стены, даже испугался: не чувствует ли он и электромагнитные волны как жуки и муравьи, что никогда не селятся вблизи линий высоковольтной передачи.
Ермаков протиснулся между стеной и трансформатором, за ними пустое пространство. Дмитрий чувствовал по реакции Тараса, что он тоже впервые, по Валентину не понять, умеет держаться всегда, и когда Ермаков сунул руку прямо во внутренности трансформатора, Дмитрий ощутил как от страха на миг остановилось дыхание.
Щелкнуло, словно передернули огромный затвор. Плиты пола раздвинулись. Дмитрий ощутил сухой горячий воздух, в нем чувствовалось присутствие машинного масла и новенького железа.
Ермаков буркнул:
– Не отставайте, чижики!
Он прыгнул как в пропасть, Дмитрий едва сообразил, что полковник уже на лету ухватился за невидимые перекладины, слышно было как спускается быстро-быстро, словно бежит по ровному паркетному полу.
Вторым метнулся Тарас, хоть и не так ловко, затем Валентин, а Дмитрий все-таки прыгать не рискнул, слез по-человечьи, из-за чего когда спустился по этой слабо освещенной трубе, все трое уже нетерпеливо ждали.
Просторной помещение, перегороженное стеной из толстых стальных листьев, склепано небрежно, наспех, словно уже чувствовалась перестройка, когда всем на все станет наплевать.
Ермаков подошел к неприметной двери, снова набрал шифр. К удивлению Дмитрия он вскоре услышал шаги, такие отчетливые в этом склепе, дверь распахнулась. Порог переступил коротенький толстый капитан, в очках и с розовым как задница поросенка лицом. В руке он держал огромный бутерброд из городской булки и тонкого ломтика сыра. Челюсти мерно двигались, маленькие глазки смерили Ермакова и десантников недружелюбным взглядом.
Прочавкав, он прохрипел набитым хлебом ртом:
– Капитан Мазуренко. Слушаю вас.
Как у многих низкорослых и тупых, но тщеславных придурков, фуражка у него была широкой как сомбреро и с лихо поднято-выгнутой тульей как высокогорный трамплин в Медео. Дмитрий ощутил как презрение в нем борется с брезгливой жалостью к этому недоноску, что так и не поймет, из-за чего половина населения жрет, глядя в его сторону.