Нянюшка обожала своего воспитанника. Она пришла в дом в качестве помощницы няни, когда леди Колнбрук родила Гарри.
А через пять лет, когда на свет появилась Антея, старая няня уволилась, и ее заменила нянюшка Элпен.
Одной из причин этого послужило стесненное финансовое положение семьи.
После смерти леди Колнбрук дела шли все хуже и хуже, и вдовцу поневоле пришлось уменьшить количество слуг.
Нянюшка же успевала присматривать за всем подряд.
Ее присутствие благотворно сказывалось на существовании домочадцев.
Няня очень любила «ребятишек», как до сих пор называла их, преданность ее не знала границ.
И Антея, и Гарри даже представить себе не могли жизнь в родительском доме без своей нянюшки.
Хотя она не меньше других была потрясена преображением Квинз Ху и считала своего «малыша» настоящим гением, ее по-прежнему возмущало притворство Гарри.
Она часто сетовала, что он всего лишь «главный среди слуг милорда».
— Пожалуйста, следи за своими словами, нянюшка! — умоляла ее Антея. — Гарри просто взбесится, если кто-то вдруг заподозрит, что он и есть лорд Копнбрук. И я абсолютно уверена: если его разоблачат, то либо маркиз его выгонит, либо Гарри самому придется уходить.
— Я не стану делать ничего, что огорчило бы мастера Гарри, — отвечала няня. — Но это безобразие — оставить человека без дома, где ему следовало жить с женой и детьми!
Антея молчала, потому что возразить на это было нечего.
И вот сейчас, проходя из гостиной на кухню, она увидела няню, сосредоточенно гладившую муслиновое платье.
Она знала, ради Гарри няня стала бы утюжить все что угодно, даже ковры.
Вскоре брат вернулся из особняка.
Переодевшись в смокинг, он с серьезным видом посмотрел на девушку.
— Ты все помнишь, Антея? Ты должна будешь играть на галерее менестрелей до тех пор, пока не подадут десерт. Затем ты незаметно спустишься по лестнице и сядешь за фортепьяно рядом со сценой.
Антея кивнула.
— Фортепьяно огорожено ширмой из цветов. — продолжал Гарри, — так что тебя видно не будет. ТЫ же будешь видеть головы «позирующих» девушек и сможешь понять, когда начинать игру, а когда пора будет уходить. Большего тебе видеть и не стоит.
Гарри говорил так, уверенный, что Антея не знает ничего о «позах».
Тем более она не должна подозревать, что балерины «позируют» без всякой одежды, разве что в цветочных гирляндах.
Однако Антея слышала, будто прекрасная леди Гамильтон привела в восторг этим своим искусством короля и королеву Неаполя и, разумеется, лорда Нельсона и многие из ее «поз» были греческими.
А посему, предположив, что балерины вечером будут выступать примерно в таком же стиле, Антея решила играть нежные, романтические мелодии, дабы девушки казались зрителям юными богинями, только что сошедшими с Олимпа.
— Я все прекрасно поняла, Гарри, — ответила она, — и не стоит беспокоиться за меня.
— Я очень беспокоюсь, но я также знаю, что мне нужно за многим проследить лично: в конюшне сейчас очень много лошадей, а главный конюх, судя по всему, плохо справляется со своими обязанностями. К сожалению, я не смог найти никого лучше.
— Я уверена, все будет в порядке, — успокаивала его сестра. — К тому же маркиз не может ожидать, чтобы в первый же день все шло как по маслу!
— Не только может, но и ожидает, — заметил Гарри. — Он приехал, похоже, в крайне мрачном расположении духа и говорил со мной так, словцо выискивал малейшие изъяны в моей работе.
— О, не может быть! — воскликнула Антея. — Что же он сказал?
— Как обычно — ничего.
Тут Гарри спохватился: говорить с Антеей о маркизе не следовало — но это оказалось непросто, потому что отныне все в доме вертелось вокруг прихотей маркиза.
— Б любом случае постарайся как сможешь, сестренка, а если все-таки маркиз останется недоволен и уволит меня, я без обиняков выскажу ему в глаза все, что о нем думаю. Отведу душу!
— Нет, Гарри, не надо! — взмолилась Антея. — Будь благоразумен и не навлекай гнев маркиза без веских оснований. Разве будет тебе приятно, если управляющим Квинз Ху вместо тебя станет кто-нибудь другой?
Эти слова подействовали на брата отрезвляюще.
— Ты совершенно права, Антея, — улыбнулся Гарри. — Мне сильно повезло, что я здесь. И если при этом мне придется выслуживаться перед этим типом, возомнившим себя властелином мира, то я буду его покорным слугой!
Уже направляясь к двери, он промолвил:
— Кстати, не забудь предупредить нянюшку, чтобы она не проговорилась слугам, кто ты есть на самом деле.
— Нянюшка знает, — махнула рукой Антея. — Иди делай то, что должен, и не беспокойся за нас.
Вскоре после ухода Гарри она с няней отправилась через парк в Квинз Ху.
Дауэр-Хаус находился на южной оконечности парка, и им предстояла приятная прогулка среди деревьев вместо тряской езды по дорожкам, посыпанным гравием.
Заходящее солнце золотило кроны берез, и великолепие предвечернего неба рождало в сердце Антеи торжественную и щемящую мелодию.
Они не торопились, поскольку нянюшка не могла быстро ходить, и вошли в Квинз Ху с черного хода на кухню.
Там царили шум и суета, что обычно не наблюдалось, когда дом принадлежал Гарри.
Никто не обратил внимания на двух женщин, шествующих по увешанному флагами коридору к задней лестнице, которая вела на второй этаж в комнату экономки.
Эта комната также преобразилась после ремонта.
Стены были оклеены симпатичными обоями, появились удобные кресла, новый диван и круглый стол.
Здесь могли обедать экономка, дворецкий, две старшие горничные и камеристка, если таковая была в доме.
Миссис Эндрюз, добрая простодушная женщина, была нанята Гарри благодаря ее огромному опыту.
Она радостно приветствовала Антею с нянюшкой.
— Мистер Дальтон предупредил, что вы придете, — взглянула она на девушку. — Я очень сочувствую вашему отцу. Подумать только, так порезать руку!
— О да, ему очень не повезло, — кивнула Антея.
— Но я уверена, дорогая, вы прекрасно сыграете, — продолжала миссис Эндрюз. — Насколько я понимаю, вы знаете, как пройти на галерею менестрелей, а до того как вы будете уходить домой, я пригляжу за вашей компаньонкой.
— Большое вам спасибо, — улыбнулась Антея.
Она положила на кресло длинную бархатную накидку, принадлежавшую еще ее матери.
Девушка обычно надевала ее, когда прогуливалась по парку.
Затем поправила платье перед огромным зеркалом, висевшим на стене.