В чашках плескался горячий, дымящийся кофе, а рядом лежали маленькие рогалики, только что испеченные Тома, — видимо, он хотел сделать им приятный сюрприз.
Девушка захлопала в ладоши.
— Это выглядит восхитительно! — воскликнула она. — Признаюсь, я не просто хочу есть, я буквально умираю от голода!
— Тогда давайте приступим! Андре придвинулся к столу, но монахиня остановила его:
— Мы должны прочитать благодарственную молитву.
— Пожалуйста, прошу вас, — согласился Андре. Она сложила ладони перед собой, как ребенок, и по-латыни произнесла слова молитвы, затем, открыв глаза, сказала укоризненно:
— Вы не читали вместе со мной.
— Я смотрел на вас, — ответил Андре, — и подумал, что вы испросите для нас обоих все благословения, которые только могут потребоваться в таком важном случае.
— Если вы будете смеяться надо мной, — пригрозила девушка, — я пожалею о том, что приняла ваше предложение, и немедленно вернусь в обитель.
— Вы только подумайте, какой восхитительный завтрак вы потеряете! — воскликнул Андре, и оба рассмеялись.
За завтраком они то и дело находили какие-нибудь поводы для смеха. Негр сновал между комнатой и кухней, подливая кофе в их чашки, принося все новые блюда, вплоть до двух початков сладкой кукурузы.
Покончив со своим завтраком, девушка облизнула кончики пальцев.
— Никогда в жизни я еще не завтракала так сытно! Теперь я, наверное, целый год не смогу проглотить ни крошки!
Андре протянул ей свой платок.
— А что, в монастыре такая скудная пища? — поинтересовался он.
— Она не очень вкусная… и немного однообразная, — призналась монахиня. Затем, возвращая ему платок, она добавила:
— С моей стороны не очень-то хорошо так говорить. Сестра Мари изо всех сил старается угодить нам, приготовить наши любимые блюда, но боюсь, у нее не хватает воображения.
— В таком случае, — заявил Андре, — пока я здесь, с вашей стороны было бы большим упущением не воспользоваться моим гостеприимством, а вернее, кулинарными талантами Тома. Он умеет так приготовить цыпленка, что ничего более вкусного я не ел никогда и нигде, ни в одной стране мира.
— Вам повезло — вы много путешествовали.
— Да, я люблю путешествовать. С другой стороны, мне бы хотелось обзавестись своим домом, я давно мечтаю об этом.
— И для этого вам нужны деньги?
— Я надеялся, что мне удастся найти их здесь. Возможно, я ошибался.
Они немного помолчали, потом девушка спросила:
— Как вам кажется… это очень трудно или неудобно… быть мулатом в Англии?
Андре хотелось немедленно рассказать ей всю правду, объяснить, что он француз и что кожа у него совершенно белая.
Но он тут же остановил себя. В ней ведь течет негритянская кровь, и она может почувствовать себя неловко; к тому же он не хотел подвергать себя ненужной опасности.
Конечно, Андре даже на секунду не мог себе представить, что она может выдать его, но ведь она могла поделиться своей тайной с другими монахинями, негритянками, а те наверняка сочувствуют людям, стоящим сейчас в стране у власти.
Вместо этого, мгновение поколебавшись, Андре произнес:
— Мне бы хотелось поговорить о вас. Расскажите мне о вашей семье.
— Я сирота, — ответила девушка, — лучше уж не говорить обо мне. Монахини в обители посвящают себя служению Иисусу Христу. Он — наша семья и вся наша жизнь.
Андре встал из-за стола.
— Позвольте, я покажу вам сад, — предложил он. — Если только у вас нет желания осмотреть другие комнаты, еще более запущенные и унылые, чем эта.
— Я с удовольствием посмотрела бы сад, — ответила девушка. — А потом мне надо будет возвращаться.
— Выходите осторожно, здесь все держится на честном слове, — предупредил Андре.
Он вышел на балкон первым и, обернувшись, подал руку своей гостье.
На секунду она оперлась на нее своей ручкой, и Андре почувствовал непреодолимое желание обнять девушку и нежно прижать ее к себе.
«Я не должен поступать столь опрометчиво, — сказал он себе. — Если я поведу себя слишком вольно, это может испугать ее, и она снова убежит от меня».
Нетрудно было понять, почему она в ужасе убежала от него в тот раз, когда они встретились впервые.
Ее красота волнует, опьяняет и притягивает к ней мужчин, думал Андре; она возбуждает не так остро, как откровенная чувственность Оркис, нет, она действует на человека гораздо тоньше, но тот, кто увидел ее, навеки останется ее пленником.
Это казалось нелепым, невозможным — ведь он знал ее еще так мало, — и все же Андре чувствовал себя так, словно эта девушка принадлежит и всегда принадлежала ему, и он не может, не хочет ее отпустить!
Он хотел удержать ее, хотел, чтобы она все время была с ним рядом; его одолевали безумные мысли и желания — увезти ее, взять ее с собой в Англию, как он, без сомнения, сделал бы, будь она Соной.
Спускаясь по ступенькам в сад, Андре пытался успокоиться, уговаривая себя, что это все здешний климат, это его пагубное воздействие затуманивает ему голову, мешает мыслить ясно и трезво.
В конце концов, нельзя забывать, что он — граф де Вийяре, глава древнего, знатного и прославленного рода. У него есть ответственность и обязанности не только перед матерью, но и перед теми де Вийяре, которые остались во Франции.
Многих из них убили во время революции, но оставались еще кузены и кузины, а также более дальние родственники, которые носили это имя и, пережив самое страшное, кое-как приспособились к наполеоновскому режиму.
Когда-нибудь, когда наконец наступит мир, он обязательно найдет их и окажет им любую помощь, как и подобает человеку в его положении.
Это также было одной из причин, по которой ему требовались деньги, — он хотел иметь возможность выполнить обязательства, налагаемые на него происхождением и положением в семье, как это требовалось по традиции и как всегда поступали его предшественники.
Все это мгновенно пронеслось в его мозгу, но, несмотря на все усилия, Андре чувствовал, что какая-то внутренняя, непреодолимая сила толкает его к этой удивительной девушке, этой юной и прекрасной монахине, и что хуже всего, этой полукровке.
Они прошли через сад, и Андре вдруг с удивлением обнаружил, что на самом деле не он ведет свою гостью, а она его.
Она провела его через заросли пышно разросшихся кустов, и он увидел, что каким-то чудом оказался в крохотном, огороженном невысокой стеной, садике.
Стен, правда, почти не было видно, так густо обвили их стебли вьющихся растений, а цветы, некогда высаженные на клумбах, разрослись теперь в своем диком, первозданном великолепии, заполонив все вокруг.