— Ну и что же вы стали делать?
— Граф сказал жене, что она должна укрыться в монастыре, но она и слышать об этом не хотела. «Я не оставлю тебя, Филипп, — сказала графиня. — Мое место здесь, рядом с тобой». Потом она повернулась к двум дамам, которые жили в доме; она настаивала, чтобы обе они попытались спастись, но они были уже немолоды и отказались наотрез. «Если нам суждено умереть, — твердо сказала одна из них, — мы умрем здесь, с вами».
— Вот так же вели себя аристократы во время французской революции, — пробормотал Андре как бы про себя.
— Да, мы тоже об этом слышали, — продолжала Сона, — но я очень испугалась; я все время цеплялась за графиню, прижималась к ней. Помню, я чувствовала, как мне не хочется умирать! Я хотела жить.
— Ты ведь была еще совсем маленькой.
— Да, мне было только девять лет; за неделю до этого как раз отпраздновали мой день рождения.
— А что случилось потом? — спросил Андре.
— Граф приказал старой негритянке, которая присматривала и ухаживала за мной с тех пор, как я поселилась в доме, отвести меня в монастырь. — Девушка тихонько всхлипнула. — У меня даже не было времени как следует попрощаться. Граф беспрерывно торопил меня, кричал: «Быстрей, быстрей, поторапливайтесь! Ребенок будет там в безопасности, нельзя терять ни минуты!» — Она замолчала, потом продолжила свой рассказ; теперь в ее голосе звенели слезы:
— Я слышала… что произошло потом, когда меня… увели…
— Я тоже хотел бы узнать об этом, но мне не хочется, чтобы ты так расстраивалась, жизнь моя.
— Нет, ты должен об этом знать, — сказала Сона. — Граф и трое его сыновей ждали перед домом; когда они увидели полчища чернокожих, пронзительно вопящих, требующих возмездия, под предводительством самого генерала Дессалина, они, должно быть, поняли, что надежды нет. — Голос Соны то и дело прерывался, но она не останавливалась, решив досказать до конца эту печальную и трагическую повесть. — Солдаты несли… головы белых ж-женщин и… и детей, насаженные на штыки!
Она плакала, и Андре стал нежно целовать ее лоб и щеки, но Сона не прерывала рассказа, продолжая совсем тихо, но решительно:
— Я… я слышала потом, что граф повернулся и… достал пистолет из своего к-кармана; он выстрелил в графиню, а двое из его сыновей сделали то же самое, избавив от мучений двух пожилых дам. Потом… потом толпа растерзала их!
Андре почувствовал огромную гордость за своего дядю и двоюродных братьев, которые вели себя так, как только и могли поступить мужчины их рода в подобной ситуации.
Он не хотел больше заставлять Сону страдать, вспоминая все эти ужасы; поцелуями он осушил слезы на ее щеках, ее влажные от слез ресницы, а потом стал нежно и ласково целовать ее в губы.
— Все уже позади, — успокаивал Андре любимую, — главное, что тебе удалось спастись.
— Солдаты начали грабить церковь, и все монахини ушли в лес и скрывались там, кроме… кроме нескольких, совсем молодых… их схватили, и я… я не знаю, что с ними сталось.
Андре прекрасно представлял себе, что с ними могли сделать; он подумал, что это вполне в духе Дессалина и его людей, всех его верных последователей, — осквернить церковь, надругаться над верующими; для них не было ничего святого.
И Туссен, и Кристоф были хорошими католиками и делали все, что в их силах, чтобы защитить священников, независимо от того, были ли те черными или белыми.
— Так, значит, дядя открыл тебе, где спрятано сокровище, перед тем как его убили? — спросил Андре.
— Я была единственной… кому он сказал об этом.
— А почему именно тебе?
— Он знал, что многих плантаторов пытали, чтобы узнать, где они прячут деньги, то же делали и с членами их семей; поэтому он решил доверить эту тайну мне, надеясь, что, если восставшие захватят его дом, мне как-нибудь удастся спастись. — Сона чуть-чуть улыбнулась и добавила:
— Возможно, у него было предчувствие. Быть может, Бог поведал ему, что я буду спасена.
— Я могу только благодарить Господа за то, что так оно и случилось, — заметил Андре.
Он стал целовать ее страстно, безумно, словно испугавшись вдруг, что ее могут отнять у него.
— Я так люблю тебя! — воскликнул Андре. — Меня приводит в ужас одна только мысль о том, что тебе пришлось вынести.
— Монахини были очень добры ко мне, — сказала Сона, — но, кроме матушки-настоятельницы и еще двух старушек, никто в обители больше не знает о том, что я белая.
— Это мать-игуменья придумала покрасить тебе ногти и говорить всем, что ты — цветная? — догадался Андре.
— Она знала, как фанатичен генерал Дессалин, как он ненавидит белых людей, и она решила, что это единственный способ спасти меня. — Заметив удивление Андре, Сона добавила совсем тихо:
— Даже для тех, кто дал обет Богу, является большим искушением добиться милостей вышестоящих, выдав кого-нибудь из беглецов.
— Конечно, я понимаю, — согласился Андре.
— Матушка-настоятельница предупредила меня, что даже священники не должны знать моей тайны, так что, когда священник приезжает к нам раз в месяц, чтобы отслужить мессу, мне приходится скрываться. — Заметив замешательство Андре, девушка объяснила:
— Как же я могу причащаться, если я не хожу к исповеди? А если бы я захотела исповедоваться, мне пришлось бы обо всем рассказать священнику.
— Ну да, понятно, — сказал Андре. — Выходит, моя славная девочка, все эти годы тебе было отказано даже в утешении церкви?
— Я всегда посещала службы, только сидела там, где меня никто не мог увидеть, и я очень много молилась, когда бывала одна.
— Так вот почему ты сразу показалась мне святой. Я понял это, как только увидел тебя там, на полянке, с твоими птичками.
— Им мне не нужно лгать, и у меня нет от них никаких секретов, — объяснила Сона. — Для них не имеет никакого значения, какого цвета у меня кожа.
Андре снова поцеловал ее.
— Нам пора идти, моя радость, — напомнил он. — Я не буду совершенно счастлив и спокоен до тех пор, пока мы не окажемся в Англии. И кто знает, быть может, настанет и такой день, когда мы сможем вернуться на нашу настоящую родину, во Францию!
Сона тихонько засмеялась, потом сказала:
— Я уже говорила тебе, что мой папа — француз. Но мама у меня — англичанка.
— Как и моя, — ответил Андре. — Без сомнения, это от нее, моя прекрасная, тебе достались чудесные золотистые волосы?
— Да, я очень похожа на маму, — подтвердила девушка, — но она так горевала, когда папа был убит в морском сражении, что хотела с тех пор только одного — поскорее воссоединиться с ним на небесах.
— Твой отец был морским офицером?
— Да. Потому-то мама и приехала сюда, на Гаити; в первую очередь она хотела быть рядом с ним. Здесь я и родилась. Но после того как папу убили, мы уже не могли уехать, и мама… так сильно болела. — В голосе девушки опять послышались слезы, но она старалась сдержать их и, помолчав минуту, продолжала: