К своему глубокому изумлению, он обнаружил, что столь юная девушка не только имеет очень четкие взгляды на множество вещей, включая и политику, но и может их аргументировать. При этом она приводила примеры из других прочитанных ею книг. Иногда они бурно спорили, а вечером, оставшись один, граф мысленно перебирал все, что было сказано, и с удивлением убеждался в том, что в некоторых вопросах Жизель оказывалась более осведомленной, нежели он сам. В этот день на ней была все та же шляпка с зеленовато-синими лентами. И хотя день был теплым, но дул довольно сильный ветер, так что поверх платья она надела светло-голубую накидку.
Глядя на нее, граф решил, что за ту неделю, которую Жизель находилась у него в услужении и два раза в день ела как следует, составляя ему компанию, она уже успела немного поправиться. Теперь она уже не казалась такой худой, и ее прежде бледные щеки стали чуть румяниться. Но в то же время ему было очевидно, что она еще далека от того, чтобы набрать свой нормальный вес, как бы ей ни хотелось уверить его в том, что она всегда была очень стройной.
За эту неделю граф уже убедился в том, что основная трудность заключается в том, чтобы убедить Жизель принимать от него что-то, помимо платы.
Это выяснилось уже на второй день после ее появления в его спальне. Граф решил, что ему достаточно будет заказывать так много блюд, чтобы после трапезы оставалось столько еды, что она уносила бы с собой провизию, которой хватало бы на всю их семью. Однако этот его план разбился о то, что он в раздражении назвал «проклятой гордостью».
Когда они закончили ленч, он с удовлетворением заметил, что на столе остались нетронутыми цыпленок и жирный голубь, а кроме них, еще несколько закусок, которые Жизель могла бы унести с собой.
— Тебе следует упаковать все, что осталось, — небрежно заметил он.
Жизель посмотрела на цыпленка и сказала:
— Я этого сделать не могу, милорд.
— Почему это? — резко спросил граф.
— Потому что я подозреваю, что ваша милость специально потребовали гораздо больше еды, чем это было необходимо. Все, что осталось нетронутым, можно будет подать к обеду.
— Ты хочешь сказать, что не отнесешь домой эту еду, в которой, как тебе прекрасно известно, нуждаются твои близкие? — изумленно переспросил он.
— Пусть мы и бедны, ваша милость, но у нас тоже есть гордость.
— Бедные не могут позволить себе такую роскошь, как гордость! — презрительно отозвался граф.
— Когда они доходят до такого состояния, — возразила Жизель, — то это значит, что они потеряли свою индивидуальность и разум и мало чем отличаются от животных.
Немного помолчав, она вызывающе добавила:
— Я благодарна вам, милорд, за вашу заботу, но принять милостыню не могу.
Граф раздраженно хмыкнул и, потянувшись через стол, оторвал у цыпленка ножку.
— Ну теперь ты можешь его забрать? — спросил он.
После недолгого колебания Жизель сказала:
— Поскольку я знаю, что повар либо его выбросит, либо скормит собаке, я его заберу, милорд, но в другой раз этого делать не стану.
— Тогда ты самая глупая, упрямая и своевольная женщина из всех, что я имел несчастье знать! — вспылил граф.
Жизель ничего не ответила, завернула цыпленка в пергаментную бумагу и убрала в корзинку, оставив нетронутого голубя на блюде.
В течение последующих дней граф понял, что с Жизелью надо обращаться с крайней осторожностью, иначе ее гордость восставала, создавая такие преграды, которые даже такой опытный военачальник, как он, не мог преодолеть.
А самым досадным во всем этом было то, что, несмотря на все свои усилия, граф по-прежнему знал о своей странной служанке не больше, чем в тот день, когда он ее нанял.
Однако одно было совершенно очевидно: благодаря умелым перевязкам Жизели и чудодейственной мази, которую делала ее мать, его нога заживала гораздо быстрее, чем смел надеяться его врач, мистер Ньюэл.
Вот и сейчас, собираясь уйти, Жизель напомнила ему:
— Пока меня не будет, вы должны лежать спокойно. И, пожалуйста, не пытайтесь встать с постели, как вы это сделали вчера. Вы же помните, что вам сказал мистер Ньюэл!
— Я отказываюсь подчиняться тебе и этим чертовым докторам! — проворчал граф. — Вы все хотите превратить меня в беспомощного инвалида!
Но, несмотря на свои возражения, он прекрасно понимал, что его врач был совершенно прав. Накануне, осмотрев его, мистер Ньюэл так ответил на вопрос о том, когда графу можно будет наконец подняться с постели:
— Ваша нога, милорд, заживает гораздо лучше, чем я ожидал. Но вы, ваша милость, должны понимать, что для того, чтобы извлечь из раны всю картечь, мне пришлось сделать очень глубокие разрезы, и надо набраться терпения и соблюдать покой до полного их заживления.
— Это не так-то просто! — мрачно отозвался граф.
— Я буду совершенно откровенен, милорд, — продолжил хирург. — Теперь мне можно вам Признаться, что, когда я обнаружил, какое количество картечи оставалось в ране и насколько сильно она загноилась, я начал опасаться, как бы дело в конце концов не закончилось ампутацией ноги. Но чудеса все-таки бывают — и в вашем случае явно произошло чудо.
— Я весьма благодарен судьбе, — с трудом проговорил граф, когда пальцы хирурга заскользили по швам. Те были совершенно чистыми и заживали, по словам врача, «изнутри».
— Когда я смогу встать с постели? — снова спросил нетерпеливый граф.
— Не раньше чем еще через неделю, милорд.
Как вы прекрасно понимаете, любое резкое движение может снова вызвать кровотечение. Вам надо проявить еще немного терпения.
— К сожалению, этим качеством я никогда не отличался, — со вздохом заметил его пациент.
— Тогда, милорд, у вас есть сейчас возможность научиться этому, — ответил Томас Ньюэл. Потом он похвалил Жизель за ее перевязки.
— Если вам когда-нибудь понадобится работа, мисс Чарт, то у меня для вас найдется сотня пациентов.
— Похоже, у вас много работы, — проговорил граф.
— Ко мне записываются за несколько недель вперед, — сказал Томас Ньюэл не без гордости. — И среди моих пациентов не только участники войны, как вы, милорд. Ко мне приезжают представители аристократии со всей Англии и даже из Шотландии и с континента. Иногда мне уже начинает казаться, что я просто не смогу успеть всем им помочь.
— Все имеет свои недостатки, — улыбнулся граф, — даже слава прекрасного врача.
— Оборотную сторону славы вы, ваша милость, должны были узнать на собственном опыте, — любезно проговорил Томас Ньюэл, а потом простился и ушел.
И теперь, напомнив графу Линдерсту о словах врача, Жизель сказала:
— Если вы будете двигаться, то повязка собьется — и тогда все мои усилия пропадут даром.