Первый раз ей стало жалко Роберта — сильный, полный жизни и энергии, он казался беспомощным сейчас.
— А Микаэла привязана к вам, Роберт? — задала она вопрос, когда они свернули в Гровенор-сквер.
Он помолчал немного, прежде чем ответить.
— Не имею представления. Может быть, я совершенно ей безразличен. Что она должна ко мне испытывать? Мы, в сущности, чужие друг другу взрослые люди.
У дома 192 они остановились. На дальнейшие разговоры не оставалось времени.
— Слушайте, Роберт, — быстро сказала Синтия, — оставайтесь в машине, пока я не позову. Прошу вас, не входите в дом, не поднимайте шума — в этом нет ни малейшего смысла, а вред можно нанести непоправимый.
— Хорошо, — послушно ответил Роберт, — но если у вас ничего не получится и Микаэла не захочет вернуться, тогда я возьмусь за дело сам.
Синтия промолчала. Роберт действовал чрезвычайно разумно, обратившись сначала к ней, но она понимала, что подобной дипломатии хватит лишь до определенного предела, потом возьмут верх примитивные инстинкты. Дверь на звонок открыл дворецкий.
— Я приехала повидаться с мисс Микаэлой Шелфорд, — сказала Синтия. — Она ожидает меня.
Дворецкий поначалу, казалось, усомнился, потом, к великому облегчению Синтии, пригласил:
— Прошу вас, заходите, мадам. Пожалуйста, мадам, вот сюда.
Она последовала за ним к лифту, дворецкий нажал кнопку четвертого этажа, где напротив лифта была дверь, по всей видимости, в мансарду, сюда, наверно, зазывал ее когда-то Хыо. Дворецкий позвонил, дверь тотчас же открыл слуга в белом фраке.
— У этой дамы назначена встреча с мисс Шелфорд.
Слуга, очевидно, иностранец, сказал:
— Пожалуйста, — и отошел от двери.
Быстро, не раздумывая, Синтия вошла следом и вместе с ним оказалась в комнате, куда вела вторая дверь.
Микаэла лежала на диване у окна в залитой солнцем гостиной. Она взглянула на вошедших, и глаза у нее широко раскрылись от изумления.
— Синтия? — воскликнула она. — Откуда вы здесь?
Синтия увидела, что Микаэла одна, и подождала, пока слуга закроет дверь, думая, как начать разговор.
Микаэла поднялась с дивана. Лицо ее выражало не только удивление, но и гнев.
— Зачем вы пришли?
— По всей вероятности, чтобы увидеться с вами, — ответила Синтия, подходя ближе.
— Но мне не очень хочется видеть вас, — медленно проговорила Микаэла. — Откуда вы узнали, где я?
— Догадалась.
— Но как… как вам стало известно, что я уехала из «Берез»?
— Сказал ваш отец.
— Отец? Он здесь?
— Внизу.
— Значит, он прочел мою записку, — проговорила Микаэла. — Какая я дура, не послушалась Хью! Он хотел, чтобы я написала или отправила телеграмму потом, когда мы будем за границей. А я решила, что он все равно до вечера не вернется.
— Он забыл кое-какие бумаги и вернулся сразу вслед за вами, — объяснила Синтия.
— Тогда понятно. — Микаэла взглянула на часы. — Двенадцать. Еще два часа, и мы бы уехали.
— Микаэла, — тихо сказала Синтия, — вы подумали о последствиях своего поступка?
Микаэла раздраженно отмахнулась и прошла к камину.
— Послушайте, Синтия, — она говорила спокойно и с достоинством. — Я знаю, вы здесь, чтобы урезонить меня или умолять, но, пожалуйста, избавьте меня от речей, которые приготовили. Вы мне всегда очень нравились и, по-моему, хорошо относились ко мне. Мы были друзьями, но не разрушайте нашу дружбу бессмысленными уговорами. Я не стану вас слушать. И никакие красноречивые доводы не изменят моего решения…
Синтия села на диван. В Микаэле чувствовались решимость и полная убежденность в своей правоте. Это была не взволнованная девушка во власти чувств, а женщина, уверенная в себе, решившаяся на хорошо обдуманный шаг.
Какие найти слова, как показать, что совершаемый ею поступок недостойный, низкий, подлый? Синтия сжала руки, моля в душе бога о помощи, умоляя дать ей силу и твердость, каких она в себе не находит.
— Почему вы решились на это, Микаэла? — спросила она наконец.
— Разве вы сами не видите, почему? — Микаэла улыбнулась счастливой сияющей улыбкой.
— Не вижу, скажите мне! — настаивала Синтия.
— Хорошо, скажу, — ответила Микаэла. — Я люблю Хыо, а он любит меня.
— И это любовь? Вы уверены?
— Уверена. Мы с первой встречи поняли, что созданы друг для друга. И неразлучны навек.
— Но, Микаэла, Хью женат!
— Милая Синтия, как мало вы знаете жизнь! Когда мы с Хью впервые встретились, в тот вечер на балу в мою честь, мы сразу почувствовали, что всю жизнь искали друг друга. Нам не нужны были ни слова, ни объяснения. Мы все уже знали.
— Но, Микаэла, что вы такое говорите? Я помню Хыо с детства, он всегда был одинаковый — не пропускал ни одной хорошенькой женщины.
— А почему? Вы когда-нибудь задавались вопросом — почему? Потому что он искал меня.
Микаэла говорила так чистосердечно, убежденно, что у Синтии на глаза навернулись слезы.
— Если бы я могла поверить, Микаэла, я была бы счастлива. Но это ложь! Хыо говорил это многим женщинам.
— Мне он говорит правду, я верю ему.
Синтия встала с дивана и подошла к окну.
У нее было ощущение, что она вступила в борьбу с некой необоримой силой, слишком могучей и непонятной ей самой.
В споре с этим ребенком — или с мудрой женщиной? — все слова казались пустыми, неубедительными. Синтия вдруг почувствовала себя еще менее уверенно, чем раньше.
— А как быть с его женой? — спросила она, помолчав.
Микаэла красноречиво пожала плечами:
— Она не жена ему вот уже много лет. Разве вы знаете ее, Синтия? Вы и те, кто осуждает Хью? Вам известно, что она собой представляет? Она вышла за Хью, потому что он был богат. Она никогда не любила его, любила совсем другого человека, но у того не было денег. И в первый же вечер медового месяца она заявила, что вышла за Хью только из-за его богатства. А потом оказалось, что она больна чахоткой. Ей нельзя было иметь детей. Более того, сама мысль о ребенке казалась ей ужасной. Вы знали такие подробности о семейной жизни Хью?
— Нет, не имела представления, — честно призналась Синтия, — и мне искренне жаль Хью, если это так.
— Это правда, Синтия! Хью действительно можно пожалеть — он был совсем молод, когда женился, он по-настоящему любил жену. Удивительно ли, если после тягостного, кошмарного медового месяца он стал искать развлечений на стороне?