Ее разбудила вспышка света, в этот раз не пурпурная, а ослепительно белая. Сразу за ней последовал гром — не рокот, а грохот.
Рози подпрыгнула на кровати, хватая ртом воздух, обеими руками прижимая одеяло к себе. В свете очередной вспышки она увидела кухонный стол, шкафчик, маленький диван, на котором могли бы поместиться только двое влюбленных, тесно прижавшихся друг к другу, открытую дверь в крошечную ванную комнатку, сдвинутую в сторону полупрозрачную душевую занавеску с ромашками. Вспышка оказалась настолько яркой, а ее глаза— непривычными к ней, что в течение некоторого времени она продолжала видеть окружающие предметы и после того, как комната опять погрузилась в темноту, только в противоположных тонах, как на негативе. Она поняла, что все еще различает детский плач, хотя сверчки умолкли. И подул ветер. Рози не только слышала его, но и чувствовала. Он шевелил волосы у нее на висках, шелестел упавшими на пол страницами. Она оставила текст нового романа на столе, и порыв ветра сбросил листы, разметав по всему полу.
«Это не сон», — подумала она, опуская ноги с кровати. При этом она бросила взгляд в сторону окна, и у нее перехватило дыхание. То ли окно исчезло, то ли вся стена превратилась в окно.
Что бы там ни произошло, открывшийся из окна вид теперь даже отдаленно не напоминал Трентон-стрит или Брайант-парк; Рози увидела женщину в мареновом хитоне, стоящую на вершине заросшего густой высокой травой холма, смотрящую вниз на развалины храма. Но сейчас кайма короткого одеяния женщины, прибитая ветром к ее стройным длинным бедрам, трепетала под его порывами; Рози увидела, как развеваются, словно водоросли в сильном течении, выбившиеся из косы светлые волосы, как по небу, толкаясь и обгоняя друг друга, мчатся пурпурно-черные грозовые тучи. Теперь Рози заметила, как шевелится голова тощего пони, пасущегося совсем рядом.
И если это окно, то оно распахнуто. Она увидела, как пони просунул морду в ее комнату, обнюхал половицы, решил, что они не представляют никакого интереса, повернулся и снова принялся щипать траву на своей стороне.
Опять сверкнула молния, опять ударил гром. Опять по комнате промчался порыв ветра, и до Рози донесся шелест страниц, кружащихся на полу в кухонной нише. Она поднялась с кровати и медленно подошла к картине, которая теперь занимала всю стену от пола до потолка, от левого края до правого. Ветер прижал ночную рубашку к телу, подхватил волосы, и она почувствовала сладкий аромат приближающегося дождя.
«Скоро начнется, — подумала она. — И я промокну. Мы все промокнем, я так полагаю».
«РОЗИ, ЧТО ТЫ СЕБЕ ДУМАЕШЬ? — вопила Практичность-Благоразумие. — РАДИ БОГА, ЧТО ТЫ ДЕ…»
Рози прихлопнула голос крышкой — в тот момент ей казалось, что она наслушалась его до конца своих дней, — и остановилась у самой стены, которая теперь стала и не стеной вовсе. Прямо перед ней, не далее чем в пяти футах, стояла светловолосая женщина в мареновом хитоне. Она не повернулась, но Рози видела слабые движения поднятой руки, видела, как вздымается и опадает в ритм дыхания левая грудь женщины, едва заметная на картине. Рози сделала глубокий вдох и шагнула в картину.
4
На той стороне оказалось по меньшей мере на десять градусов холоднее, и высокая трава защекотала ее лодыжки и икры. На мгновение ей показалось, что она слышит отдаленный слабый плач ребенка, но затем он затих. Рози оглянулась, ожидая увидеть за спиной свою комнату, однако та тоже исчезла. В том месте, откуда она попала в новый мир, в землю вцепилось корнями старое оливковое дерево с искривленными ветвями. Под ним стоял мольберт художника, на стульчике перед мольбертом лежала открытая коробка с палитрами, красками и кистями.
Полотно на мольберте имело те же размеры, что и картина, купленная ею в ломбарде «Либерти-Сити». Оно изображало ее комнату на Трентон-стрит, если смотреть на нее со стены, на которую она повесила «Мареновую Розу». В центре комнаты, лицом к двери, выходящей в коридор, стояла женщина, явно сама Рози. Поза ее слегка отличалась от позы женщины в мареновом хитоне, находившейся на вершине холма— например, руки изображенной на полотне Рози были опущены, — однако сходство показалось ей достаточно заметным, чтобы вызвать глухой страх. Кроме того, в картине имелись и другие пугающие детали: женщина была в синих брюках и розовой безрукавке. Именно так собиралась одеться Рози для субботней поездки с Биллом. «Придется подыскать что-нибудь другое», — подумала она, словно, сменив одежду в будущем, могла изменить то, что ей виделось в настоящем.
Что-то влажное прикоснулось к ее локтю, и Рози испуганно вскрикнула. Повернувшись, она увидела пони, извиняюще глядевшего на нее коричневыми глазами. Над головой прогремел гром.
Рядом с маленькой тележкой, в которую был запряжен пони, стояла женщина в длинном, чуть ли не до пят, красном, похожем на халат, одеянии, состоявшем, казалось, из множества слоев. Сквозь уложенную искусными складками легкую, полупрозрачную ткань просвечивала кожа цвета кофе с молоком. На небе блеснула молния, и Рози заметила то, что уже видела на картине вскоре после того, как Билл привез ее домой из «Попе Китчена»; лежащую на траве тень от тележки и растущую над ней тень женщины.
— Да не вздрагивай ты, Боже мой, — произнесла женщина в красном одеянии. — Кого-кого, а Радамантуса тебе нужно опасаться меньше всего. Его зубы страшны только для травы. Он просто принюхивается к тебе, вот и все.
Рози ощутила огромное, переполняющее душу облегчение, сообразив, что перед ней женщина, которую Норман называл (с язвительной интонацией) не иначе, как «эта черномазая сучка». К Рози обращалась Уэнди Ярроу, но Уэнди Ярроу мертва; значит, все происходящее — не более чем сон. Каким бы реальным он ни казался, какими бы реальными ни представлялись ей мелкие детали (например, она вытерла крошечную капельку слюны у локтя, оставшуюся от прикосновения морды пони), все это сон.
«Конечно, что же еще, — сказала она себе. — Разве на самом деле можно пройти в картину?»
Но разумные доводы не произвели должного эффекта. Между тем мысль о том, что у тележки стоит давным-давно погибшая Уэнди Ярроу подействовала гораздо сильнее.
Очередной порыв ветра опять донес до нее плач ребенка. Рози вдруг заметила новую подробность; на тележке стояла сплетенная из тростника большая прямоугольная корзина, ручку и углы которой украшали полоски шелковой ленты. Над краем корзины свисала кромка розового одеяла явно ручной работы.
— Рози.
Низкий, сладостно чувственный голос. Тем не менее от его звука по спине Рози пробежали мурашки. Что-то с ним было не в порядке, но неправильность голоса заметила бы только другая женщина — любой мужчина, услышав его, тут же подумал бы о сексе и позабыл обо всем остальном. Однако голос звучал очень неправильно. Плохо.
— Рози, — снова услышала она свое имя и неожиданно поняла; голос только пытался походить на человеческий. Пытался вспомнить, как должен говорить человек.