Накануне вечером она постучала в комнату Ната с парой носков, которые он бросил в гостиной, очевидно, потому, что они были мокрые. Когда он открыл дверь, на нем не было рубашки. Внезапно ей, которой уже два года не хотелось, чтобы он ее касался, у которой его длинное тощее тело вызывало легкое отвращение, которая взамен выбрала плотное, шерстистое, пронизанное венами тело Криса, перекроила время и пространство так, чтобы этот торс, с которым она сейчас столкнулась, никогда не сталкивался с ней, зажатый на клочке, четко отделенном от ее владений, — ей захотелось, чтобы он обвил ее руками (сплошные жилы на костях, но кости теплые), прижал к себе, покачал, утешил. Она хотела спросить: а вдруг еще можно что-нибудь спасти? Имея в виду всю эту катастрофу. Но он шагнул назад, и она лишь протянула ему носки, без слов, устало, как обычно.
Раньше она знала, что он дома, даже не слыша его шагов. Теперь — не знает. Его теперь чаще не бывает дома, а когда он тут, его присутствие — как свет звезды, что передвинулась тысячи световых лет назад: фантом. Он, например, больше не приносит ей чашек с чаем. Хотя они до сих пор дарят друг другу подарки на Рождество. Дети расстроятся, если этот обычай будет заброшен. Она купила наконец подарок ему на этот год. Серебряный портсигар. Она мстительно думает о контрасте: о том, как он будет доставать серебряный портсигар из обтрепанного кармана рубашки, из-под свитера со спущенными петлями. Когда-то он дарил ей ночные рубашки, всегда на размер больше, чем надо, словно думал, что грудь у нее больше, чем на самом деле. Теперь дарит книги. На какую-нибудь нейтральную тему, которая, как он думает, ее заинтересует: антиквариат, лоскутные одеяла, прессованное стекло.
— Ну как, приготовились к Рождеству?
Рядом с Элизабет сидит мужчина. Уже несколько минут сидит; она видела слева, боковым зрением, коричневое пятно, засекала движение, когда он то скрещивал ноги, то выпрямлял. Движение украдкой, точно шорох в кустах, почти незаметное. Она поворачивает голову, чуть-чуть, на миг, и глядит на него. На нем коричневый плащ — маловат, должно быть, жмет под мышками, — и коричневая шляпа. Он блестит на Элизабет глазами, маленькими и тоже коричневыми, как изюмины. Его руки — без перчаток, костяшки поросли темными волосами — покоятся на толстеньком чемоданчике, что у него на коленях.
Она улыбается. Она давным-давно научилась дарить улыбку легко, ненатужно.
— Да не то чтобы. Наверное, к нему вообще нельзя приготовиться.
Мужчина подвигается ближе, елозя ягодицами по скамейке. Она чувствует, как он слегка давит на нее со своей стороны.
— Мне кажется, вы кого-то ждете, — говорит он.
— Нет, — говорит она. — Я жду автобуса.
— Наверное, мы соседи, — говорит он. — Я, кажется, видел вас на улице.
— Вряд ли, — говорит Элизабет.
— Точно видел, я бы не забыл. — Он понижает голос. — Такую женщину.
Элизабет отодвигается, чтобы он перестал прижиматься к ее бедру. Ее другое бедро уже уперлось в подлокотник скамьи. Она в любой момент может встать. Но он тут же заговаривает о ценах на недвижимость. Это достаточно безобидная тема, и Элизабет в ней отчасти разбирается. Похоже, они купили дома примерно в одно и то же время, оба прошли через мучительный ремонт, хотя он отделал полы в гостиной пробковой плиткой — Элизабет такой выбор не одобряет. Он рассказывает про своего подрядчика: врал, отлынивал от работы, схалтурил с электропроводкой. Элизабет расслабляется, откинувшись на спинку скамьи. Он довольно зауряден, но как приятно разговаривать с практичным человеком, который доводит дела до конца. Знает простые вещи, не витает в облаках. Как скала.
Мужчина говорит, что у него есть дети, трое детей и жена. Они обсуждают местную школу. Он говорит, что любит читать, но не беллетристику. Книги по истории, книги о нашумевших преступлениях, о мировых войнах. Он спрашивает ее мнение о квебекских выборах.
— Им никогда не добиться своего, — говорит он. — Они в долгах по уши.
— Да, наверное, — отзывается Элизабет, которая уже расслабилась, решив, что он не опасен.
— Может, как-нибудь выпьем вместе, — внезапно говорит он.
Элизабет выпрямляется.
— Не думаю, что… — говорит она.
— Не пожалеете, — говорит он, блестя глазами. Он заговорщически наклоняется к ней. Выдыхает запах сладкого бренди. — Я знаю, — говорит он. — Я знаю, чего вам надо. Может, с виду про меня этого и не скажешь, но я знаю.
В данный момент я ничего не хочу, — говорит Элизабет и тут же понимает, что лжет. Она хочет; хочет чего-нибудь хотеть.
— Ну хорошо, — говорит мужчина. — Если передумаете, дайте мне знать. — Он протягивает ей карточку, она не глядя берет ее рукой в перчатке. — По рабочему телефону.
— Непременно, — говорит Элизабет, смеясь, обращая все в шутку. Она чувствует вкус бренди у него на губах, голубые язычки пламени пляшут у нее на языке. Она смотрит на карточку. Там имя и два телефона, больше ничего.
— Чем вы занимаетесь? — спрашивает она, цепляясь за тему работы, за объективно существующий мир.
— Вот, — говорит мужчина, отщелкивая замки чемоданчика. — Выбирайте. На память.
Он поднимает крышку. Чемодан полон женских трусиков, это образцы: красные, черные, белые, розовые, сиреневые, кружевные, прозрачные, с вышивкой, некоторые — замечает она — с разрезом в промежности.
— Я всегда в разъездах, — мрачно говорит мужчина. — Проталкиваю товар. Аэропорты. Аэропорты всегда берут крупные партии. — Он вытаскивает черные трусики с надписью STOP на алом атласном шестиугольнике. — Вот на эти у нас большой спрос, — говорит он, меняя голос на обволакивающий баритон торговца. Он высовывает палец из прорези трусиков и шевелит им.
Элизабет встает.
— Вот мой автобус, — безмятежно говорит она. Его рука, обтянутая черным нейлоном, будто марионетка, спрятанная в пустой пах какой-то женщины, наконец, наконец-то, хоть это и нелепо, возбуждает ее.
Только на мгновение. Мужчина тут же блекнет, уплощается, сереет.
— Спасибо за компанию, — говорит она, чувствуя, что нужно поблагодарить его хоть за что-нибудь.
Он вытаскивает руку и грустно смотрит снизу вверх.
— Думаете, я это для собственного удовольствия делаю? — спрашивает он.
Четверг, 23 декабря 1976 года
Нат
Нат принимает ванну, намыливает свои длинные голяшки, в это время Элизабет без стука открывает дверь и входит. Она захлопывает крышку унитаза и садится сверху, ссутулившись, опершись локтями на колени, обтянутые темной юбкой. Она хочет показать ему подарок, купленный для Нэнси к Рождеству. Это маленький набор театрального грима; она купила его в «Малабаре», специально ездила. В наборе несколько палочек тонального крема, поддельная кровь и пара комплектов усов с подходящими бровями. Элизабет говорит, что Нэнси будет в восторге, и Нат знает, что это правда. Элизабет умеет придумывать хорошие подарки для детей. Самому Нату приходится спрашивать у детей, чего им хочется.