Одетый в серую футболку и широкие шорты, парень еще не подошел, а она уже уловила терпкий запах юношеского пота, смешанный с сигаретным дымом и мятной жвачкой.
Малоприятное амбре неожиданно показалось чем-то особенным и взволновало.
— Ну как ты? — Костя оглядел ее с головы до ног широко распахнутыми глазами. После чего, заметно оробев, прошептал: — Тебя и не узнать, ты стала такая… такая…
Он помолчал, моргая.
— Жарища, а ты что-то совсем не загорела… В Англии дождик что ли?
«И про Англию знает», — отметила Катя и хотела ответить, но тут к Малому подошла девушка, которую он ранее оставил позади.
Парень с необыкновенной осторожностью, обвивая плечи своей подруги, положил ладонь на округлый живот, обтянутый оранжевым топиком.
— Шестой месяц, — с гордостью заявил он и, вскинув голову, спросил: — Ну а ты-то как? Надолго приехала? Или навсегда?
Катя не в силах отвести взгляда от живота юной девушки, выдохнула:
— У меня все отлично. Приехала на неделю, погостить.
— А-а-а, ясненько…
Она помнила эту девушку, в конце зимы Костя встречал ее после школы. А теперь они уже ждали ребенка… Повисло неловкое молчание. Малой пожал плечами.
— Ну ладно, рад был повидаться.
— И я, — выдавила из себя Катя и, больше не произнеся ни слова, побежала через дорогу. Успев, правда, услышать, как девушка шепотом сказала Косте:
— У нее такой жуткий взгляд… мне совсем не понравился, она так уставилась на меня. Потрогай руку, я вся дрожу…
Парень промямлил что-то неразборчивое, вроде: «Да ладно тебе. Но она, конечно, изменилась… Я сам в шоке!»
Катя в считаные секунды оказалась перед дверью родной парадной, дернула ручку на себя и вошла. Вынула из заднего кармана сложенный пополам конверт и опустила в почтовый ящик, затем вышла и взлетела по высокому тополю до пятого этажа.
В ее комнате горел свет. Мать протирала пыль на полках с книгами. Иногда вытаскивала какую-нибудь, смотрела на обложку, листала и ставила назад.
Девушка устроилась за стволом, ощущая, как в горле возникает ком, мешающий дышать, а глаза жжет, словно стекла треснули на очках и острая крошка попала под веки.
Мать взяла сказки Андерсена, открыла на середине, долго стояла, глядя в книгу, а потом опустилась на постель и позвала:
— Миш, иди сюда!
Пришел отец, увидел книгу и, недовольно покачав головой, проворчал:
— Опять ты… Валь, ну зачем!
Мать ниже склонилась над книжкой, раскрытой на сказке «Гадкий утенок».
— Катька тут лебедя нарисовала… видишь. — Она показала на край странички.
Отец сложил руки на груди.
— Валь, ну чего теперь… у нее все хорошо, письма вон какие пишет.
Мать вздохнула и, погладив страничку с рисунком, пробормотала:
— Я тогда так кричала на нее, сказала, что она собака этакая, так прямо и сказала, книжку испортила своей мазней.
Отец переминался с ноги на ногу и посматривал на дверь. Ему не терпелось уйти, но он не смел, и в попытке утешить неуклюже похлопал по плечу.
— Она и не помнит наверняка.
Мать хмыкнула.
— Помнит, конечно. Дети они ведь ничего не забывают… Я на нее замахнулась, а она руками голову прикрыла и заплакала. Я ее этой книгой сгоряча огрела.
Отец решительно забрал у нее книгу и поставил на полку.
А мать тихо произнесла:
— Если бы у меня были крылья, я бы улетела от тебя и никогда не вернулась. Так она мне сказала… это в пять-то лет.
Катя помнила. В детстве она часто смотрела на иллюстрации гадкого утенка, представляя на его месте себя.
И ей всегда хотелось поскорее дочитать до того момента, когда утенок становится лебедем.
Отец вышел из комнаты, а мать еще недолго посидела на кровати и вновь занялась уборкой, терла-терла тряпкой давно чистые полки, как будто вместе с ними хотела очистить свою совесть.
Девушка уткнулась лбом в шершавую кору дерева и закрыла глаза. Никогда еще в жизни ей не хотелось так сильно обнять маму, сказать, что все-все ей простила и помнит только хорошее. Пока жила с родителями, думала, что соскучиться по их вечным упрекам невозможно. А оказалось, в отношении к ней отца и матери упреки были лишь частью, и разлука сумела показать, что часть та менее значительна, чем любовь, забота и опека.
Катя сидела за стволом, не шевелясь, и думала, как бессмысленны сейчас ее эмоции, чувства. Ведь изменить было ничего нельзя, а даже если бы выдался шанс, она бы все равно не отказалась от полета на своих крыльях, о которых так долго мечтала. Лайонел был прав, говоря, что раскаяния никогда не перепишут готового романа, они могут лишь бессмысленно желать повернуть время вспять. Так и она хотела, но не для того, чтобы изменить свое главное решение, а просто очистить совесть.
Девушка горько усмехнулась. Иной раз ей казалось: все поступки человека продиктованы его эгоизмом, все, абсолютно все было подчинено великому эго.
— Я позвоню, — едва слышно прошептала Катя, глядя через щелочку между занавеской и стеной на сгорбленную спину матери. Затем соскользнула с дерева, но прежде чем приземлилась, ощутила острую боль во всем теле. Яркая вспышка ослепила, перед глазами виднелись лишь несколько высоких темных силуэтов, послышались голоса:
— Работает! Отлично!
— Осторожно, не трожь ее. Не трожь, говорю!
— Направляй на нее. Вот так. Да!
Девушка упала, ударившись головой о корни тополя, но в затылке боли не почувствовала, поэтому вскочила на четвереньки. Однако удар ногой в спину уложил ее на землю, прижав щекой к рыхлой мягкой земле, кое-где поросшей короткой травой.
— Пальни-ка, — приказал мужской голос. Послышался приглушенный щелчок, и Катя содрогнулась от удара вошедшей в шею пули. На миг свет исчез, девушка рванулась и побежала. Она неслась не разбирая дороги, в голове грохотал вальс Хачатуряна из драмы «Маскарад».
Аллея, парк, арки, дворы, переулки, переулки, переулки…
Позади давно уже никого не было, но девушка сбавила скорость лишь очутившись на хорошо знакомой длинной улице с полуразвалившимися грязными домами. Вдали, на фоне бархатисто-темного неба виднелась серая струйка дыма из черной трубы на повороте.
Но стоило девушке пойти шагом, как позади раздался шум приближающейся на огромной скорости машины, дорогу осветил ксенон фар.
Катя вскрикнула от боли, но тут кто-то прыгнул прямо перед машиной, загородив девушку от света. А затем чья-то рука схватила ее за запястье и поволокла куда-то. Через миг девушка уже стояла в небольшом пустом помещении, пахнущем плесенью, где окна были забиты деревянными балками, а возле бетонной стены стояло два стула, один из них без спинки, с разодранной обивкой сиденья. Вата серыми клочьями валялась на полу.