Это еще ничего! «Духовный маразм», «подгнившие вехи», «плоская, недостойная книга», «нестерпимое зловоние реакции», «ядовитые семена» — это все из отзывов на «Вехи».
Черносотенцы орали про «козни злобесного Бердяева», а Ленин разразился картавыми воплями про «энциклопедию либерального ренегатства».
По особому сборнику, направленному против «Вех», выпустили такие разные партии, как кадеты и эсеры.
Причем никто из «оппонентов» не спорил с «Вехами» по существу. Для интеллигенции важно было не прочитать сборник и выработать собственное отношение, а «занять позицию» — то есть присягнуть ордену «своих».
Европейцы — но в чем-то мыслят как туземцы.
Утопия примиряла две России. Это было некое «третье состояние», в котором находилось свое место и для русских европейцев, и для туземцев.
Кто чего хотел?
Нынче все так полюбили царскую Россию и династию Романовых, что просто неприлично сказать вслух, напомнить общеизвестное — а ведь свергнуть ее хотели решительно все… Ну, почти все. Инородцы не любили ее, как «тюрьму народов». Черная сотня — как государство, где правят инородцы. Рабочие — как государство, в котором их не ставят ни в грош и всячески унижают. Буржуазия — как государство, в котором будь ты хоть миллиардер — а оставаться тебе навсегда выскочкой и нулем, презираемым аристократией. Крестьяне — как государство помещиков. Помещики — как государство, которое мало поддерживает помещиков.
Интеллигенция (почти все) и дворяне (большинство) как государство, в котором нет свободы и где не допускают до власти таких замечательных людей, как они.
В сущности, все политические силы, какие только были в государстве Российском к началу XX века, хотели социальной революции, хотя и по разным причинам. Мне уже доводилось показывать в других книгах: сторонников у царского режима почти не было. [153]
Даже силы, которые сегодня кажутся лояльными, чуть ли не охранительными (например, правые кадеты, любившие одновременно и либеральную идею, и царя-батюшку), в те времена вовсе не считали себя и не считались другими такими уж лояльными царизму. Ведь даже для того, чтобы воплотить в жизнь программу правых кадетов, нужно было самым коренным образом переделать, изменить до полной неузнаваемости все русское государство.
Итак, все были радикалами, все хотели перемен — но только разных, в разном направлении. И что характерно, совсем разных вещей хотели русские европейцы и русские туземцы.
Имения горят, потому что в них триста лет пороли и насиловали крепостных девок.
А. Блок
Европейский образ революции
Русские европейцы хотели чего-то похожего на французскую революцию 1789–1793 годов. Пусть будет кроваво, сурово, пусть прольется излишняя кровь — но «зато» потом будет хорошо — сплошные законность и прогресс. Можно показать на огромном количестве примеров, как русские интеллигенты играют в революционеров Франции, стараются уподобиться своим французским прототипам.
В глазах Милюкова он выглядел почти как Тьер — этот французский историк в 1871 году возглавил правительство в Версале и подавил так называемую Парижскую коммуну. Теперь Милюков — тоже профессор-историк, автор книг по русской культуре, стал министром Временного правительства. Наверное, у него и миссия такая! Речи Милюкова становятся даже по фразам похожи на выступления Тьера. Так же точно и Гучков, выступая в Думе, потом на заседаниях Временного правительства, делал такие же жесты и принимал такое же позы, как Дантон, выступая в Конвенте в 1791 году.
Между прочим, у самих французов эти аналогии вызывали в основном взрывы хохота, — как некое странное извращение «загадочной русской души». У них с самого начала, уже в 1918 году, не было никаких сомнений — русская революция совсем не похожа на французскую революцию 1789–1793 годов. Так что иллюзии русских европейцев — односторонние.
Русские европейцы и позже, уже в ходе Гражданской войны 1918–1922 годов, старались проводить исторические аналогии. Пока получается — они продолжают прямые параллели с историей Франции.
После октября 1917 г. аналогии получаются все хуже и хуже… И тут же появляются другие! В первую очередь аналогии с падением Римской империи. Еще в самом начале XX века их культивировал Валерий Брюсов — очень уж его привлекали картины распада, гибели, конца цивилизации. Теперь в падении Римской империи, гибели или скитании уцелевших римских патрициев, в нашествии крушащих культурные ценности варваров русская интеллигенция находит что-то родное…
Удивительно — но во всей русской истории для событий 1917–1918 годов находится одна аналогия — это Смутное время 1603–1613 годов. Ни эпоха Петра, ни разинщина не рассматриваются.
Но главное — кошмар Октябрьского переворота, последовавшего за ним обвала вызывал у русских четкое ощущение — Россия отпала от Европы. И это — позор, это гибель, это полный конец всему и несказанная низость. Прекрасное стихотворения Н. Гумилева слишком хорошо, чтобы не привести его полностью.
Франция, на лик твой просветленный
Я еще, еще раз обернусь.
И, как в омут погружусь бездонный
В дикую мою, родную Русь.
Ты была ей дивною мечтою,
Солнцем стольких несравненных лет,
Но назвать тебя своей сестрою
Вижу, вижу, было ей не след.
Только небо в заревах багрянцев
Отразило пролитую кровь,
Как во всех твоих республиканцах
Пробудилось рыцарское вновь.
Вышел — кто за что: один, чтоб в море
Флаг трехцветный вольно пробегал,
А другой за дом на косогоре,
Где еще ребенком он играл.
Тот — чтоб милой в память их разлуки
Принесли почетный легион,
Третий — так себе, почти от скуки,
И средь них отважнейшим был он!
Мы собрались, там поклоны клали,
Ангелы нам пели с высоты.
А бежали — женщин обижали,
Пропивали ружья и кресты.
Ты прости нам, смрадным и незрячим,
До конца униженным, прости!
Мы лежим на гноище и плачем,
Не желая Божьего пути.
В каждом словно саблей исполина
Надвое душа рассечена,
В каждом дьявольская половина
Радуется, что она сильна.
Вот ты кличешь: — «Где сестра Россия,
Где она, любимая всегда?» —
Посмотри наверх: в созвездьи Змия
Загорелась новая звезда. [154]