Сухинова, Голикова и Бочарова приговорили к смертной казни, а еще трех каторжан – к наказанию плетьми. Сухинов каким-то образом раздобыл мышьяка и отравился. Яд не подействовал, Сухинова откачали, но он был человеком упорным – и повесился. Со всеми остальными поступили в точности согласно приговору. Рассказывая об этом, Гессен приводит воспоминания декабриста Горбачевского, назвавшего процедуру «адским представлением».
Горбачевского он цитирует по оригиналу мемуаров, но исключительно именно это место. И неудивительно: обширные воспоминания Горбачевского, мягко говоря, не особенно и сочетаются с нарисованной Гессеном картиной.
Сведения из первых рук… Рассказывает Горбачевский.
«Любовь к отечеству, составлявшая всегда отличительную черту его (Сухинова. – А. Б.) характера, не погасла, но, по словам самого Сухинова, она как бы превратилась в ненависть к торжествующему правительству… Решившись на что-либо однажды, для исполнения предпринятого им дела, он не видел уже никаких препятствий, его деятельности не было границ; он шел прямо к цели, не думая, ни о чем более, кроме того, чтобы скорее достигнуть оной (классический портрет большевика. – А. Б.).
Голиков, разжалованный и наказанный кнутом фельдфебель какого-то карабинерского полка, и Бочаров, сын одного богатого астраханского, кажется, купца… (кстати, нет ни малейших сведений о том, что оба были «жертвами царизма», и Бочаров вовсе не «жертва солдатчины», как писал Гессен. – А. Б.).
«…Ссыльные принимали с радостью предложения Бочарова и Голикова. Они не думали ни о каких важных предприятиях; не думали об улучшении своей участи; для них довольно было и того, чтобы освободиться на некоторое время от работ и от тягостной подчиненности; грабить и провести несколько веселых дней в пьянстве и различного рода буйствах: вот их цель».
Не забывайте, что Горбачевский сам жил среди этих людей и должен был неплохо их изучить.
«Сначала Соловьев и Мозалевский ни в чем не подозревали Сухинова и не обращали никакого внимания на его сношения со ссыльными. Они часто разговаривали с ним о своем положении, и когда Сухинов начинал говорить о возможности освобождения, они старались доказать ему нелепость такого предприятия. Несогласие их мнения происходило особенно оттого, что Соловьев и Мозалевский смотрели на ссыльных безо всякого пристрастия; напротив чего Сухинов видел в них качества, каких они никогда не имели. В его глазах сии люди были способны ко всяким предприятиям, были храбры, отчаянны, тверды и настойчивы в своих намерениях и потому не чужды благородных чувствований – разврат же их происходил только от унижения и бедности. Это заблуждение погубило Сухинова и внушило ему недоверчивость к советам его товарищей, которые употребляли все средства, могущие отвратить его от обманчивых надежд и разрушить ложное мнение о качестве ссыльных…
…Между русскими разбойниками нет никакого сообщества… на каждом шагу обман, измена и предательство; часто составляют заговоры и сами доносят на тех, которым предлагали разделить свои замыслы. Штоф водки есть такая цена, за которую почти каждый ссыльный продаст под кнут себя и своих товарищей, не колеблясь ни минуты. Воровство у своих товарищей, картежная игра, пьянство и разврат – суть главные и единственные их занятия. Если ссыльные предпринимают частые побеги, то целью их побегов бывает только одна надежда уклониться на некоторое время от работ и на воле предаться пьянству, грабительству и убийствам… Вот с какими людьми Сухинов думал освободить всех государственных преступников и, может быть, что-нибудь сделать более. Не удивительно, что его товарищи не приняли в этом никакого участия… они старались удержать своего товарища от сношений со ссыльными и употребили все, что могли для отвращения от предприятия, в котором начали его подозревать…»
В конце концов, Соловьев с Мозалевским, видя, что отговорить Сухинова от задуманного нет никакой возможности, ушли из его дома, где регулярно собирались заговорщики. Купили себе другой домишко и занялись огородом.
Как видим, дело тут вовсе не в «классовой природе»: оба товарища Сухинова наверняка смотрели на жизнь и людей более трезво и прекрасно понимали, что из уголовного сброда ни за что не сколотить «революционный отряд». В случае успеха бунта вся затея, цитируя Стругацких, кончилась бы пьяным кровавым безобразием – и, скорее всего, сотоварищи попросту пристукнули бы спьяну Сухинова, когда он начал бы побуждать их идти маршем на Читу и освобождать остальных. А если бы и дошли до Читы эти уркаганы, то, вне всякого сомнения, вдоволь пограбили бы тамошний «санаторий», а декабристских жен незамедлительно разложили прямо посреди улицы.
Но Сухинов, видимо, был ослеплен пресловутой блатной романтикой и остановиться уже не мог – незадачливый родоначальник большевистской политики на союз с «социально близким» ворьем (и интеллигентского восхищения всевозможными челкашами)…
А теперь то, о чем Гессен умолчал – конечно же, умышленно, ведь он читал мемуары Горбачевского и не мог кое о чем не знать…
Козаков, и точно, пошел к управляющему рудниками и заложил будущий мятеж. Однако он был изрядно пьян, и управляющий, не поверив, отправил его проспаться. Тем временем Голиков с Бочаровым об этом проведали. Не теряя времени, убили Козакова, разрубили тело на части и закопали в разных местах.
Однако нашелся второй доносчик, и был он, видимо, трезвехонек, потому что ему-то управляющий поверил и немедленно отдал приказ заковать заговорщиков в кандалы. Бочарову удалось бежать. Про Козакова поначалу думали, что он тоже бежал…
Горбачевский: «По прошествии нескольких недель голодная собака, вырыв из земли руку убитого человека, принесла в завод. Этот случай заставил сделать розыски, и открыто было разрубленное на части тело Козакова. Однакож его смерть оставалась загадкою до тех пор, пока пойманный Бочаров не сознался в своем преступлении».
Как видим, Сухинова и его сообщников приговорили к столь тяжкому наказанию вовсе не за попытку к побегу и даже не за бунт. Вообще, царские законы насчет беглых были удивительно либеральны. Вплоть до Февральской революции, например, беглец из Сибири не подлежал дополнительному наказанию, если он был пойман в Сибири же. Вот если ему удавалось перевалить Уральские горы, и его ловили уже на территории Европейской России – тогда уж навешивали новый срок…
Сухинова и его приятелей, таким образом, судили в первую очередь как членов преступной группы, совершившей убийство. Отсюда и суровость приговора…
Да вдобавок из-за Сухинова пострадали Соловьев и Мозалевский. Их признали непричастными к этому делу, но все же сгоряча отослали на самые отдаленные рудники, где они «провели два месяца в скуке и бедности».
Правда, вскоре их перевели на тот самый Петровский завод, в котором житье-бытье, как мы убедились выше, было самое развеселое…
Можно еще добавить, что самые теплые отношения с каторжными варнаками поддерживали наши благородные дамы, Трубецкая и Волконская. Дадим слово товарищу Гессену:
«Она (Трубецкая. – А. Б.) встречалась с каторжниками во время своих прогулок, была с ними неизменно вежлива и добра, давала деньги, всячески помогала. И все они относились к ней с уважением. Но хозяйка домика, в котором жила Трубецкая, была груба и зла, и каторжники решили обокрасть ее. Они предупредили об этом прислуживающую Трубецкой девушку и просили не пугаться, если услышат ночью шум и возню. Они добавили, что Трубецкую не тронут, так как очень уважают ее. Девушка не хотела волновать Трубецкую и ничего не сказала ей о готовящемся налете. Но поднявшийся ночью шум разбудил Трубецкую. С большим волнением две одинокие женщины прислушивались к тому, что происходило на половине хозяйки. Воры быстро справились со своим делом, и бесшумно удалились».