Под Смоленском Барклай сыграл в ту же самую игру, что и под Витебском: навязал Наполеону бои с армией прикрытия, пока основная армия ушла. Барклай был против ненужного, на его взгляд, сражения, но на тот момент в русской армии царило фактическое двуначалие, а Багратион рвался в бой.
Багратион поручил генералу Раевскому (15 тыс. солдат), в 7-й корпус которого влились остатки дивизии Неверовского, оборонять Смоленск.
В 6 часов утра 16 августа Наполеон начал штурм города с марша: очень спешил, очень боялся, что русская армия исчезнет. Упорное сражение за Смоленск продолжалось до утра 18 августа, когда Барклай отвел войска из горевшего города, чтобы избежать большой битвы без особых шансов на победу.
Маршал Ней преследовал отступающую армию. 19 августа в кровопролитном сражении у Валутиной горы русский арьергард задержал маршала, понесшего значительные потери. Наполеон послал генерала Жюно обходным путем зайти в тыл русских, но тот не сумел выполнить задачу, уткнувшись в непроходимое болото, и русская армия в полном порядке ушла в сторону Москвы к Дорогобужу.
Сразу после Смоленского сражения Наполеон сделал замаскированное предложение мира царю Александру I. Он попросил захваченного в плен при Валутиной горе генерала Тучкова 3-го написать письмо своему брату, командиру русского 3-го корпуса, где доводилось до сведения царя желание Наполеона заключить мир. Конечно, Александр I узнал об этом намерении Наполеона, но не ответил.
Один из мифов о 1812 годе: о слабости русской армии. Французы сильнее, потому они и идут вперед. Ударив всеми силами, можно было и остановить Наполеона. Но зачем? Риск его победы все же был. Отступая и заманивая, русская армия побеждала практически без риска.
Заманивание Наполеона
Отношения между Багратионом и Барклаем после выхода из Смоленска с каждым днем отступления становились все напряженнее. В этом споре настроения дворянства были не на стороне осторожного Барклая.
Барклай-де-Толли стремился к тому, чтобы, «завлекши неприятеля в недра самого Отечества, заставить его ценою крови приобретать каждый шаг и, истощив силы его с меньшим пролитием своей крови, нанести ему удар решительнейший».
А решительно все — и дворянство, и простонародье, и солдаты и старшие офицеры, не уставали говорить о медлительности полководца в военных действиях и о сомнительной, с точки зрения обывателя, «отступательной тактике и завлекательном маневре». Раздавались даже прямые обвинения в измене. Его как человека иноземного происхождения в России называли «немцем», вкладывая в это понятие все негативное, что накопилось в русском народе к иноземцам. Именно на «немца» Барклая-де-Толли взвалили всю ответственность за отступление русской армии.
Известно, что Барклай-де-Толли очень переживал все это. По мнению многих, после отставки он искал смерти. Но смерть не приходила, хотя в боях совался в самое пекло, в боях были убиты почти все его адъютанты и пали пять лошадей под ним самим.
Это уже позже в обществе постепенно начало меняться отношение к полководцу. Не случайно в мастерской скульптора Орловского Пушкин, глядя на почти готовые памятники великим полководцам Отечественной войны, воскликнул: «Се зачинатель Барклай, а се завершитель Кутузов».
Тогда было иначе. 18 августа император собрал совет, который рекомендовал ему назначить вместо «нерешительного» Барклая главнокомандующим русской армии генерала от инфантерии князя Кутузова.
17 августа Кутузов в Царево-Займище принял армию. В этот день французы вошли в Вязьму. Кутузов продолжал делать то же, что делал Барклай. Одновременно он дает обещания «вести себя хорошо» и дать генеральное сражение.
— С такими молодцами да отступать?! — говорит он солдатам на смотру.
Через два дня к нему подступают офицеры:
— Почему отступаем?!
— Хорошее поле для сражения ищем. Пока хорошее поле не попалось. Под Смоленском было хорошее, был бы я там — разбил бы французов.
Но — отступал и отступал. Наверное, я вызову возмущение многих, если скажу: Бородинское сражение было совершенно лишним и вредным. Ох, как не хотел этого сражения Кутузов! Но когда армия 22 сентября прошла Бородино, в 110 км от Москвы, отступать дальше означало бы сдать Москву. Кутузов не имел ничего против. Русское общество никогда не позволило бы ему этого.
Кутузов просто вынужден был дать генеральное сражение, так необходимое и русским, и французам. Если в начале вторжения Наполеон имел троекратное превосходство в количестве солдат над противостоящей русской армией, то теперь численности армий были сравнимы -135 тысяч солдат и офицеров при 587 орудиях у Наполеона против 110-130 тысяч у Кутузова при 640 пушках. По другим данным, пушек было 610.
Кутузов мог бы увеличить численность русской армии еще на 80-100 тысяч человек: ополчение. Проблема в том, что ратникам из центральных губерний не хватило ружей (не случайно же перед войной контрабандой ружья ввозили из Австрии). Ратникам раздали пики, сами они рвались в бой. Но тут Кутузов отказался бросать в бой ополченцев с пиками. Постепенно ему это простили, но не сразу. Барклаю бы не простили никогда. Кутузову долго поминали, как «непатриотический» поступок, и в конце концов предпочли забыть: чтобы не получилось — какие-то русские люди хотели воевать с французами, а их не пустили. Все они шли сами! Все они были патриотами!
Бородино... 24-26 августа французы почти беспрерывно штурмовали укрепленные русские позиции. Отвага отчаяния. Героизм полного отсутствия выбора. Наполеон произнес речь, словно возвращающую армию во времена первых итальянских походов: о Москве, полной еды и ценностей. Он обещал отдать город на разграбление.
Русская армия почти не атаковала. Она только вышибала французов с собственных позиций, если они захватывали траншеи русской армии. Единственное исключение — рейд конницы Уварова и Платова по тылам Наполеона. Он вызвал замешательство в стане противника и заставил оттянуть на левый фланг войска, которые штурмовали батарею Раевского на Курганной высоте. Но был рейд недолог — с 12 до 14 часов дня.
Страшный был день. Бородинское сражение считается одним из самых кровопролитных сражений 19-го века. По самым скромным оценкам совокупных потерь, каждый час на поле погибало 2500 человек. Некоторые дивизии потеряли до 80% состава. Со стороны французов было сделано 60 тысяч пушечных и почти полтора миллиона ружейных выстрелов [140] .
«Трудно себе представить ожесточение обеих сторон в Бородинском сражении, — говорит «История лейбгвардии Московского полка». — Многие из сражавшихся бросали свое оружие, сцеплялись друг с другом, раздирали друг другу рты, душили один другого в тесных объятиях и вместе падали мертвыми. Артиллерия скакала по трупам, как по бревенчатой мостовой, втискивая трупы в землю, упитанную кровью. Многие батальоны так перемешались между собой, что в общей свалке нельзя было различить неприятеля от своих. Изувеченные люди и лошади лежали группами, раненые брели к перевязочным пунктам, покуда могли, а выбившись из сил, падали, но не на землю, а на трупы павших раньше. Чугун и железо отказывались служить мщению людей; раскаленные пушки не могли выдержать действия пороха и лопались с треском, поражая заряжавших их артиллеристов; ядра, с визгом ударяясь о землю, выбрасывали вверх кусты и взрывали поля, как плугом. Пороховые ящики взлетали на воздух. Крики командиров и вопли отчаяния на десяти разных языках заглушались пальбой и барабанным боем. Более нежели из тысячи пушек с обеих сторон сверкало пламя и гремел оглушительный гром, от которого дрожала земля на несколько верст. Батареи и укрепления переходили из рук в руки. Ужасное зрелище представляло тогда поле битвы. Над левым крылом нашей армии висело густое черное облако дыма, смешавшегося с парами крови; оно совершенно затмило свет. Солнце покрылось кровавой пеленой; перед центром пылало Бородино, облитое огнем, а правый фланг был ярко освещен лучами солнца. В одно и то же время взорам представлялись день, вечер и ночь». Ветеран наполеоновских войн генерал Ж. Рапп выразился с солдатской прямотой: «Мне еще не доводилось видеть такой резни» [141] .